…не ищи не зови не проси…

Слова прощания с Александром Павловым

*   *   *

…не ищи не зови не проси так найдёт сама

Александр Павлов

И нашла.

Первое же в «Сетевой словесности» стихотворение Александра Павлова остановило перелистывание виртуальных страниц. «читая ольгу эм»[1]. Случайное (мистическое?) совпадение имени, инициала – и поток воспоминаний, не связанный, казалось бы, с узнаванием «своей поэзии».

Надо смириться с иррациональностью выбора музыки, стихов и любви. Надо не полагаться на собственные высокомерные привычки звуков и версификаций.

Никогда не знаешь, чьё прикосновение заставит звучать пронзительную ноту, извлечённую из забытой партитуры детства, сиротской, конечно, юности, в которой обнаруживаешь экзистенциальное одиночество перед предложенным для освоения космосом.

Не угадаешь, когда роль слушателя чужой исповеди превратится в потрясение соучастника, которому сказанное незнакомцем  – впору.

«Найдёт сама».

Поэзия, свободная от прокрустова ложа синтаксиса и пунктуации, сначала шокирует нагромождением выхваченных из памяти образов, наплывающих друг на друга в кадре постмодернистского кино, – смущает до поры, пока не отдашься течению, обнаружив собственный поток, текущий в чужом русле, как в своём. Тогда и происходит узнавание эмоций, продиктовавших слово и рифму.

и говорит он ей: забери уж таким как есть

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

перемерять углы пространств населяя взгляд
каждым нет и да твоим своим да и нет
[2]

Такие как есть, «нет и да» Александра Павлова непостижимым чудом совпадают с отрицаниями и признаниями самолюбивого читателя. Потому что стихи, написанные настоящим поэтом, возможно, один из самых эффективных инструментов объединения человечества перед вызовом небытия – и переданная, как эстафета, гарантия бессмертия.

Ольга Максимова

*   *   *

А Саша никому не отвечает…
Он голову свою в руках качает.
Стихами дышит, только не к добру.
Я дом запру, запруду перейду…
там, у берёз, я тихий свет нашарю
и смою со щеки своей беду,
грибов найду – потом себе нажарю
под рюмочку. Не бойтесь, не сопьюсь.
Прошла пора… Пока же здесь, в берёзах,
я, мысли растерявший и тверёзый,
за странного поэта помолюсь.

Прозой мне нечего сказать, всё наше знакомство ограничивалось взаимным чтением стихов. И очень симпатизировали друг другу – может, еще потому, что Саша когда-то служил офицером в Иванове на военном аэродроме. Всё собирался приехать, но так и не собрался.

Ян Бруштейн

*   *   *

О Саше Павлове трудно писать в ином времени, нежели не в настоящем. Это – самое правильное понимание и его, и самого настоящего времени. Вы же не будете разбирать, анализировать или там пытаться переучивать своего брата или сестру. Вы просто будете их принимать такими, как они есть. Полными и жизни, и всех ее игл, наросших ракушек и каверзных проблем…

Мы с ним познакомились на сайте стихи.ру. Тогда люди еще не так просто лайкали друг дружку – там были битвы, со своими сценариями, многосерийностью и чернобыльским проклятием. Равнодушие еще не подоспело. Многие из нынешних хвастовитых поэтов нынче стерли все свои длинные тирады с того сайта, но поверьте мне – они там были, и зачастую вели себя по-ребячьи. А Саша и остался таким ребенком. Немного измотанным своей военно-переводческой деятельностью, полетами во сне и наяву, но искренним, со стыдом, с боязнью потерять родного или близкого человека.

А по духу таковых у него было полмира. Он быстро прикипал.

Утренний Саша и Саша ночной зачастую были разными, пришедшими с абсолютно противоположных планет, Саша деловой никогда не равнялся Саше, с которым ты сидел в псевдоэфиопской закусочной и говорил тихо о мире и семье.

Саша, которого ты читал с листа, и Саша, который то же самое читал вслух, – антиподы.

Мне был ближе Саша рядом, говорящий, умеющий расставлять интонационные красоты. Он не мог слукавить и потом просить прощения, а когда это происходило – Саша и превращался в настоящего невыносимого или удивляющего ребенка. Равно и я сам: личное общение меня прельщает. В этом мы, наверное, похожи. Я мало знаю того Павлова, который занимался поэтическими премиями, но наблюдал издали, что вкус его никогда не подводил. Не только в литературе, музыка была нам близка не менее. Я имел с ним и финансовые незначительные отношения и даже помогал печатать ему его книгу стихов.

Более десяти лет этот человек был так или иначе частью моего мира. Мы ругались. Надо признать, что спорить было его коньком. Насчет ненавидеть – не скажу: он отходчив. Я многажды пытался с ним порвать, но всегда перекипал и смягчался. Не простил ему только отношения с третьими близкими мне людьми – но это я говорил ему в лицо, он принимал, я видел… Да и то думаю, что все это было мгновенно, сдуру, а потом уже и не отвертишься. И он замолкал надолго… Он – человек на грани открытого и яростного. Такие люди и шли на дзоты. И такие люди никогда от сильных травм не излечивались – они промучивались с этим до последнего.

Он продолжал воевать даже во сне, мне кажется. Ему не хватало в обыденной будничной прозе того огня, когда каждый момент – переломный и все вокруг с вывернутыми душами. Время у него шло километрами за так, он ценил только что-то свое, острое, никогда не обманывающее. Он так мерил. Так научился. Не через пафос смертей военных товарищей, мне кажется, но через всю плоть жизни. Анализ его тяготил. Как я написал выше, его стихи впитали мир так плотно, что даже высушивать их не стоило. Мне они были зачастую недоступны, я не мог разрубить эти крепкие канаты, распутать, считать метафору там, где их было, как на рыбном рынке, – мириады.

Он не считался с читателем, он паковал так, будто бы внезапно должен был покинуть свой гостиничный номер на чужой земле и вернуться или в беспросветный огонь, или на родную землю. Но где эта земля была – под Армавиром ли, в Найроби, на Урале, – сие мне так и осталось неизвестным.

Если выбирать ум или сердце – я бы сказал, что сердце. Им он не дорожил, его он рвал, чтобы как-то что-то сделать, оно первым и не выдержало. В жизни он многое потерял – работу, личные отношения, друзей, географию памяти… Но пытался держаться, иной раз огрызаясь, ревя по-своему. Его ник был – pavlovsdog. Он заранее предупреждал, кто он. Как бы говорил, что вот лампочка загорится, и… Этим и был он честен. И вот теперь свет в конце тоннеля зажгли – и он первым среагировал.

Не задумываясь.

Алексей Королёв

*   *   *

С Павловым было странно. Стихи его, такие плотные, безвоздушные, тревожащие, входили с головной болью, со скрипом, как тяжкий труд. Они не радовали.

Пока Павлов не включал чудо: не начинал их читать. И вот тогда стихи словно бы рождались – проступали, искрились, завораживали. Наливались жизнью, являли смыслы, изумляли точностью и блеском метафор. Они были неотделимы, неразъёмны – этот поэт и его стихи, он один знал, как дышать внутри этого потока, где останавливаться и смотреть на нас, замерших: что, мол, не знали, что так можно? Мы не знали. Но узнавали и были еще какое-то время в катарсическом оцепенении до какой-нибудь его идиотской фразы: «Марковская, коньячку»?

А после коньяка включалось другое чудо: он читал чужие стихи, он знал их наизусть невероятное количество, и Павлов вдруг выявлял, высвечивал в этих строках то, что автор туда, возможно, и не закладывал, но это было настоящее, дистиллированное волшебство, такое самсоново «из едящего вышло едомое, и из сильного вышло сладкое». Нам, пишущим, эти метаморфозы были совершенно непонятны, но желательны и полезны: всегда хорошо, когда тебе тебя же и разъясняют, ты, оказывается, не односпальная кровать, а, допустим, многоэтажный дом.

Его стихи отражаются, побуждают, потенцируют.

Энергии павловских плотных, мускулистых, упругих текстов хватит на сотни новых стихов, чьи авторы – боже упаси – не плагиаторы, но ученики, не подражатели, но последователи, не эпигоны, но адепты.

Настоящие поэты умирают рано, это несправедливый, но статистический факт. Утешает лишь то, что за настоящими поэтами остается вполне бессмертный голос, звучащий актуально и пронзительно во всякое время.

Светлана Марковская

*   *   *

С Сашей Павловым я был короткое время знаком, потом мы раз и навсегда поссорились, как это часто со мной происходит, причем причин ссоры я совершенно не помню – и с тех пор я не следил за ним ни как за человеком, ни как за автором текстов. Теперь, читая его посмертную подборку последних лет, вижу, что согрешил и черство отрезал от себя удивительного поэта – и теперь уже поздно что-либо изменить: его больше нет.

Судя по всему, перед нами редкий пример очень поздней, но стремительной творческой эволюции. Когда мы прекратили общение, это был один автор, просодически достаточно предсказуемый, а теперь предстал совершенно другой – и я услышал новый, неожиданный голос. Очевидны переклички этой поэтики с Алексеем Королевым-tau – недосказанность, синтаксическая отрывистость, монтаж английских слов и фраз, высокая образная плотность. В то же время некоторые тексты своей легкой и одновременно подробной, как мелкий дождь, манерой напоминают стихи Лены Элтанг.

Все это неслучайно – Саша формировался в кругу «сетевой поэзии» начала и середины двухтысячных, которая потом выплеснулась на страницы толстых журналов, – и это действительно была общая творческая среда, где возникали не только социальные связи, но и литературное соперничество, взаимовлияние, переклички, диалоги… За очень свободным, неомодернистским, европейским характером стихотворений Саши Павлова (Айги, Ионеску, Перес-Реверте – в том же ряду) тем не менее периодически проскальзывает человек из 90-х в джинсах и кожаной куртке (когда чуть не сдох нах или за всё порвут как когда-то) – и это тоже было, это тоже история Саши и его бегущих, быстро меняющихся строк.

Эти стихи стараются поймать и тут же отпустить мгновение, как некую городскую птицу, голубя, воробья. Незатертые лексические ходы, повороты, узкие европейские улочки этих стихотворений вызвали гедонистическую радость читателя поэзии, чувство не забытое, но достаточно редкое. Прости, незнакомый знакомец, и прощай.

Евгений Никитин

*   *   *

А не было никаких долгих лет знакомства. Только сухой интернет. Он умел находить людей. Чувствовать умел. Отвечал односложно. Максимум – коротко. И манил, точно костер мошкару. И обжигал. Устраивал эдакие проверки. Рвал общение. А в скайпе вдруг оказался еще суше, чем на фото. И весь из добра. Концентрированного такого. И стихи его такие же. Лишнего слова в них нет.

Алексей Мишуков

*   *   *

Без памяти влюблённый в поэзию, Саша Павлов занимался литературными судьбами своих друзей, знакомых, просто понравившихся ему поэтов (очень быстро становившихся и знакомыми, и друзьями), чем собственной.

Без памяти влюблённый в жизнь, вдыхавший мир, словно пробуя на вкус каждую молекулу, он не так много успел рассказать о собственной жизни, особенно о событиях последних лет, лишивших его благополучия, здоровья и в итоге – жизни.

Собственно, взрослых жизней Сашин не такой уж долгий век вместил как минимум три. Первая: военный переводчик, облетевший на крыльях Родины горячих точек без счёта, наших дней поручик Михаил Юрьевич. Вторая: переменного успеха негоциант, отведавший всех прелестей и ужасов новой и новейшей экономики, наших дней хозяйственник Афанасий Афанасьевич. Третья – потерявший всё, кроме головы, рук да воли человек, до последнего старавшийся всё как-то поправить. Тут удержусь от поиска сравнений и аналогий. И поверх этих трёх, уже оконченных, жизней – ещё одна, четвёртая. Поэт, сильный и свободный.

Больше столетия русская поэзия стремится стряхнуть вериги жёсткой регулярной формы. И раз за разом обнаруживается, что сброшенное на самом деле – экзоскелет, без которого речь разваливается, становится аморфной, утрачивает способность к движению. Не в Сашином случае. Он писал, как угодно и о чём считал нужным. Не утруждая себя продюсированием и перепродюсированием написанного, не ища образцов и не подгоняя себя ни под какие стандарты. Там, где у иного это обернулось бы бессильной неряшливостью, он являл пример царственной небрежности. Написанное иногда попадало в печать, иногда оставалось на Сашиных страничках в интернете. А он брался за новое. И всегда находил силы и время читать, переводить, продвигать в издательства и на конкурсы других. И самих этих других тоже постоянно находил.

За полтора месяца до смерти Саша написал:

жизнь съёжилась до высохшей руки.
когда мы бились
крыльями
на взлёте,
то и тогда так не были близки
ни на излёте сна,
ни в пота позолоте.

под гимн артериол и альвеол
мы тратили небесную усталость.
но знают чудный мул и дивный вол
всё, сколько нам осталось

волшебного горячего песка,
огня, воды и озорного света.
в твоей руке горит моя рука
теплом неугасаемого лета.

Ещё можно всё прочесть, и перечесть, и понять пускай не всё, но на сколько хватит нас. Как-то учась жить в мире, где больше нет Александра Юрьевича Павлова.

Неба, крыльев, музыки, стихов и любви тебе, Саша.

Вадим Седов

  1. Скерцо для гортани.

  2. Город по имени шесть.