Наталья Рубинштейн

КОММЕНТАРИИ К СНОВИДЕНИЯМ

С обложки прямо на читателя по обрывку рельсовой колеи съезжает трамвай, цепляясь за обрывок надземного провода. На последней странице мы видим его удаляющуюся квадратную спину. В книгу Сусанны Чернобровой, где стихи, написанные между 1992 и 1996 годами, поделены на два раздела, согласно двум иерусалимским адресам, – «Гива Царфатит» и «Гило», трамвай заехал из предызраильского рижского житья-бытья. Чудный старомодный транспорт, сыплющий звонами и искрами, приспособлен автором под перевозку снов и курсирует вдоль памяти, по течению времени и обратно, смыкая разомкнувшееся. Эти сны предлагаются нам в поэтической тетради «На правах рукописи».

«Силуэт», «контур», «свет», «звук», «лист», «блик», «луч», «небо», «поезд», «фонарь», «дерево» – герои и сюжеты этой лирики, их оркестровка и обстановка. Мимолетные впечатления прикалываются к бумаге. По этим следам прожитого дня, события, эпизода автор при случае восстановит и всю повесть. Она, как у большинства читателей, имеющих сходный с автором опыт жизни, будет начинаться с недоуменной оглядки по сторонам: «Что заставило в поезд тот сесть?», «Мне бы только опомниться, где я…», «Болезни, сомнений атаки, неясного сада штрихи…». Первоначальную растерянность Сусанна Черноброва надеется преодолеть с помощью родного инвентаря: «Деревья, совсем как у Сомова», «тот самый, мной узнанный сразу, на край света сбежавший фонарь», «все те же фонари и улицы, аптеки», «а что слова, подачка иль звезда, та самая, чье повторяю имя…». Можно было бы добавить еще и перечень домашних интонаций, ободряюще окликающих родственника-читателя: «И назвать так обыденно прошлым», «В продувной этот год, полный радуг, как мыльный пузырь». Иногда отчетливо слышен знакомый гитарный перебор: «он дворами-колодцами с нами прощается, из окон коммунальных изнанкой своей». Эта храбрая попытка приспособить к себе новую жизнь вовсе не безнадежна».

Стихи Сусанны Чернобровой отличает хрупкость. Они фиксируют «невыразимое». Музыкальное определение жанра – «мимолетности» – подошло бы к ним. Автор – художница, об этом сказано на последней странице обложки. Звук у нее расцвечен, свет – озвучен: «Здесь льют названья неизвестный свет, перебирая звук лучами всеми», «распался на лучи растущей фуги голос, на капельки в траве рассыпался хорал». Похоже, что возможность использовать слово для преображения мелодии в краску, уточнить зрительное впечатление через слуховое возбуждает в этом авторе особый азарт.

Лист бумаги у нее в родстве с древесным листом, и так же бывает взметен и закручен ветром, и так же опадает в небытие: «Над парком шелестит стихотворенье и исчезает без черновиков, как листопад, меняя освещенье и оставляя горсть истлевших слов». И раз, и другой, и третий она вслушивается в листопад и в конце концов вступает в соревнование с Шелли – четырехчастной сюитой «Листьям». Стихотворениям этим – которые и сами сродни листьям – присущи и блеск, и доблесть.

Сусанна Черноброва в пейзаже, как у себя дома. А как она у себя дома, из ее стихов узнать нельзя. Интерьер как таковой отсутствует. Он замещен общим знаменателем неуюта: «в комнате болезни освещают воздухом лекарственным окно», или «прости несносные стихи за сумрак комнаты проклятой, за лампы бред подслеповатый…». Кажется, обжить комнату труднее, чем страну и город. Самый любимый дом – вагон, поезд. Хороши уже тем, что не стоят на месте.

Самолет, вагон, поезд – как и дождь, лист и снег – все они сродни стихотворению, потому что летят и проходят. «По небосводу дней, по панораме светящий след стихов, как поезд, мимо…». И когда читаешь «Стихи о вагонах», то все кажется, что о стихах: «Над ним небытие и ночь, под ним агония перрона, прогнать, как наважденье, прочь, гремящую змею вагонов…».

Но всего роднее стиху – сны: «он проходит по сну, как лунатик по лунности…». Сон – безупречное средство передвижения во времени. Сон про поезд – возведение такого движения в степень: «Снова дождь бесконечный в разбитом окне, словно город в обычном запое, все мне снятся вагоны, вагоны в огне и идущий по времени поезд».

В сущности, сон происходит в настоящем, а наполнен прошлым, сон позволяет идеально совместить несовместимое. Стих тщится вступить со сном в соперничество: «Но тени несутся, как рваные кони по белой стене, и тают, как стансы».

Возможно, Сусанна Черноброва стала записывать свои сновидения стихами, чтобы совместить две свои разные жизни в пределах одной. Не предаваться ностальгии и не преодолевать ее решительным сбрасыванием старой кожи – задача, над которой бились пришельцы предыдущей формации, – а дать сойтись в себе двум разным опытам. Поэтому, как выкрик из другой книги, звучит броская формула: «Какие мы бросали города за право умереть в Иерусалиме!». По звуку похоже, скорее, на юнкерские декларации молодого Михаила Генделева. Свою настоящую задачу Сусанна Черноброва уловила еще в первых стихах 1992 года: «Так расправить углы фотоснимка нескладного, чтоб сквозь контур просвечивал город другой…».

Стих ее крепнет и набирает силу от первой страницы к 77-й, последней, по мере выполнения этого автозадания. Вторая жизнь не замещает собою первую и не сливается с ней, но как будто бы в стихе, во сне и в памяти первая уже немыслима без соседства второй:

Она среди дождей косых
Лишь блик болезненный, усталый,
В блокноте выпал белый стих
На память о тебе. Светало.