Семён Гринберг

И стёкла смотрят в сторону востока

*   *   *

– Ну что, так и будем идти под дождём? –
Сказал и ответил:
– Давай подождём.
И стали под кровлею банка Мизрахи,
Который работал с утра до шести,
И, чтобы в порядок себя привести,
Ничтоже сумняшеся сняли рубахи.

Заметно темнело, и банк затихал,
Затем докатились раскаты природы.
Не глядя на небо, легко пробежал
Внимательный пёс неизвестной породы.

Мы тоже пустились с грехом пополам
И выбрались вон изнутри Байт-Вагана.
Одна за другой загоралась реклама,
Вокруг начинался вечерний бедлам.

2012

*   *   *

Действительно, примерно в шесть часов
Всё оказалось при вечернем свете.
Трамваи осветились изнутри.
С небес, лишённых Дев и Близнецов,
Снижались позолоченные плети,
На коих и повисли фонари.

В одном из мест, где подавали пиво
Под музыку знакомого мотива,
Стоял с янтарной кружкой на весу,
Ещё одну имея на примете,
В на голове затасканном берете,
С такими же ботинками внизу
И громко рассуждал о Пиночете.

Сего политика я видывал давно,
Подчас выслушивал, никак не отвечая.
Пройдёшь бывалоче, шагов не укрощая
И опустив монету на вино.

*   *   *

Зайди во двор и сразу поверни,
Не доходя дверей в библиотеку.
Вот здесь мы и поселимся одни,
В том смысле, что побудем в тишине.
А что ещё любому человеку,

Помимо болтовни про истину в вине?

И всё про всё рассказано уже,
И в каждом углядели фарисея.
Сказать по правде, мне не по душе
И этот у дверного косяка
У входа в храм, утеху грамотея,
Напоминающий ДК.

2013

*   *   *

И мне запомнился укромный уголок
В кустах у здания тогда библиотеки,
Где столик был и лавки с двух сторон.
Я сделал, как горнист, вместительный глоток
И, положив перед собою руки,
Сидел спокоен, одухотворён.

И чинно поминали меж собой
Певца, поэта, музыканта
И, как сказал известный краснобай,
Мол, местного властителя сердец.
И пили, так сказать, почти без провианта,
Но правда, и питьё иссякло под конец.

ДЕНЬ

И рыбка мелькает в прохладной реке,
И маленький домик стоит вдалеке,
И лает собака на стадо коров,
И под гору мчится в тележке Петров.
Даниил Хармс. День

И утром слегка приоткрылось окно,
И нос показался, и стало смешно,
И кошка, проведшая ночь под «Субару»,
И русские, взявши бутылку на пару,
И чёрные шляпы дождались трамвая
И смирно сидели, по книжке читая,
И девушки шли и крутили ногами,
И разные мухи носились кругами.
И вот, разрезая толпу фраеров,
Промчал в инвалидной тележке Петров,
И люди кричали ему: «Адони!»
И день побежал, как обычные дни.

*   *   *

Был у меня знакомый музыкант.
Он музыку играл в каком-то ресторане,
Не помню, «Будапешт» ли, «Бухарест».
Он выглядел тогда как заграничный франт,
Красавец на киноэкране,
И, как Радищев, озирал окрест.

Вокруг страдали, ели-пили мужики.
Потом, исполненный печали и тоски,
Он писывал на нотную бумагу
Для новых песен складные стихи,
Похожие на доктора Живагу.

Я знал и вспоминаю про него,
И хоть забылось многое чего,
Но песенку его про девушку такую,
Которую он якобы любил,
Я не забыл.
И бормочу её, шепчу, можно сказать, воркую.

*   *   *

Миновало и лето, и долгие жаркие дни.
– Выпить, что ли? – заметил,
Когда мы остались одни.
– И собаку купить?
– Хорошо бы, – и он рассмеялся.
А намедни на Яффо напротив отеля «Каплан»
Мне навстречу попался
И отвесил поклон.

А под вечер случился давно ожидаемый дождь,
На экране витийствовал древнеегипетский вождь,
И звонил телефон, и опять не туда попадали,
И две стрелки сошлись там, где было двенадцать часов,
И тотчас за окошком, как будто сего ожидали,
На родном заорали совсем уже без тормозов.

*   *   *

Под конец января было мало дождей,
Лёва Лямшин разбился, не сыщешь костей,
Поломал ограждение вади.
Миша Кац на Агрипас на скрипке играл,
Даже Лившиц на Бен-Йегуде пропадал
И просил, так сказать, христаради.

А в квартире, помимо полезных вещей,
Музицировал Бах, по-российски – Ручей,
За окошком бродили вороны.
И казалось, зима не уйдёт никуда,
Оставалось приглядывать, чтоб провода
Не задели зелёные кроны.
ПОМИНКИ

Я пришёл-посетил приснопамятный дом
У слияния улиц Кинг Джордж и Аза,
Где квартиры сдаются с известным трудом,
А халупу купить – миллион за глаза.

Там в одной из квартир на седьмом этаже,
Где хозяйка опутана гроздьями бус,
А на стенке гравюры Ватто и Буше,
А в шкафу то ли Пруст, то ли Прус,
Дверь открыл господин с колотушкой в руке,
После долгих метаний в глазке и замке.

Я не знал, как сказать: «Вы одни? Ты один?»
– Я один, – чуть помедлив, сказал господин.

Мы сидели на кухне, почти без окон,
И в одно из немногих светила луна,
И, посколь без бутылки прийти моветон,
Был с собой у меня настоящий портвейн –
Лучше, думаю, нету вина!
Пусть считают, что я Лиссабонский маран,
Португалия – наша страна!

2014

*   *   *

– Как это глупо и ничтожно –
Судить, о чём не знаешь толком, –
Сказала дочь неосторожно.
Мать на неё смотрела волком.
Всё это позже отзовётся.
Они стояли у колодца.

И вот, пока ведро летело
И приближалось к водной глади,
А дочь стояла и смотрела,
Её слегка толкнули сзади.

А заслужил ли этот, чтобы
Пропасть в клоаке Англетера?
Сказать по правде, я не знаю.
«Автомобиль подкрасил губы
У блеклой женщины Карьера».
Я эту строчку обожаю.

*   *   *

Мечеть, ещё мечеть… Так следует начать
Про то, как реб Ицхак является с работы.
Автобус сорок семь сбавляет обороты,
Звонок не слышен, надобно стучать.

Он при очках и в шляпе, но портной,
Шить-пошивать он продолжает дома.
Три дочери, одна вплывает за одной,
Рахель, Михаль, Тамар, а по-другому – Тома.

Хотя ещё не всё. В салоне балаган,
Бушлат и автомат его меньшого сына,
С которым покурить выходит на балкон
Под монотонный рокот муэдзина.

*   *   *

Пять белых яблонь сеют лепестки.
Земля усыпана, и люди наступают,
То есть ботинками всё в прах преображают,
Большие, малые – любой размер ноги.

Всё это выглядит довольно щегольски –
Стволы в зелёной травке утопают,
Цветут, но мало кто их толком различает,
Хотя вон абрикос, предтеча кураги.

Затем я прохожу две краткие дуги –
Направо до конца, после чего налево.
Сидит хозяюшка у входа в «Крези Лайн»,
Похожа на луну, на королеву,
А то и на портрет самой Гертруды Стайн.

2015

*   *   *

Не знаю, отчего всплывают имена,
У них над головой давно сомкнулась ряска.
Кто помнит, скажем, про того любителя вина?
И звали-то его по-польски Марек Хласко.

В местах, где он бывал и что попало пил,
И я в конце концов обрёл свою обитель,
И даже на иврит меня переводил
Один филолог, Бродского любитель.

Тогда был наш Эйлат едва ль не Колыма
И тот же Тель-Авив – отнюдь не Питер Блока…
А нынче я живу себе, где лепятся дома
И стёкла смотрят в сторону востока.

*   *   *

Полупустым оркестром шла тропинка скрипки.

Станислав Красовицкий. Натюрморт

Тропинка скрипки привела,
Куда совсем не ожидали.
Здесь было тихо и светло.
И посетители сидели,
Осоловелые зело.
И ты печальная сидела.
Спросили: «Что произошло?»
Ответила: «Не ваше дело».

А нынче видели в окне,
На той, арабской, стороне
Вчера заснеженного вади
И утром зимнего вполне –
Олени шли, как на параде.

– И я за ними наблюдал!
– Это какой глупец сказал,
Что мир не храм, а мастерская?
– Скорей не храм, а преферанс!
– Я это слышу каждый раз
И всё с порога отметаю…
И дни последние бездумно дожигаю.