БИТОЧКИ В МАСЛЕ
Встать, в душ, побриться, одеться когда-то умел за несколько секунд… Парашютисты – это выучка на всю жизнь, только на пенсии уже давно. Но пока ещё быстро встаю…
Пенсия убедительная, можно прогуливаться по жизни не спеша. Пенсионер гуляющий, особь распространённая, натура непреходящая. Позавтракать можно на автостанции – тут и шварма, и пицца, и народ. Словно ты не один, и все свои.
– Привет, что слышно? Что нового?
– Ничего, Дани, всё как обычно. В Старом городе что-то было с утра, а так спокойно.
Свидание намечалось как раз в Старом Городе. Месяц вокруг да около ходим, пора бы уже… Молчит, отвечает, потом опять. То ей жарко, то холодно, то на работу, то к маме, то к детям. Говорит, биточки готовить умеет, в масле. Этого в жизни очень не хватает. Все остальное уже наладилось…
Наконец, договорились встретиться у Котеля. Если что, Всевышний заметит, намекнёт, нужны ли ему эти наши биточки…
А утром позвонил друг – говорит, нельзя сейчас в Старый город, опасно. Какого-то ненормального там убили, кричал «Аллах акбар»… и сейчас смутно как-то, всё может случиться. Мало ли, кто он кому, с чем это связано…
Охранник с одного раза попал, теперь будет расследование… У Котеля лучше не появляться. Вот Всевышний и намекнул…
А она поехала. Эти русские все ненормальные… говорил же ей, что сейчас, перед Йом-Кипур, – толпа, жара… лучше бы в парк вечером…
Пришла в Еврейский квартал, спустилась к Стене по лестнице, там её старый приятель, Давид, милостыню просит – живёт где-то у Стены всю жизнь. В чёрной шляпе, как положено, и в костюме своём чёрном.
– Хорошо, – сказал Давид, – что ты сейчас пришла, уже всё закончилось… Тут Фройме убили, друга моего, вчера.
– Как – убили?!. Про теракт вроде ничего не было…
– Да не теракт… Фройме дурачок был, мишигине, ляпнул невесть что… А охранник – новый, молодой парень, никого тут не знает… решил, что надо стрелять…
– А что он ляпнул?
– Да так, шутка идиотская… руки помыл, смеётся и вдруг крикнул: «Аллах акбар!» Зачем?.. Сам руками машет – мол, смотрите, сейчас взлечу… И взлетел…
– Он был сумасшедший?
– А кто из нас нормальный… Тихий человек… решил, наверное, уйти отсюда в субботу, прямо в небо, устал от жизни…
– Странный способ он выбрал…
– А у нас тут всё странно, даже если выглядит обычно…
Люди забывают, кто они… машут руками, кричат невесть что. Люди стреляют в людей… Зачем вообще всё. Что мы тут делаем – на этой Земле…
Так и не встретились. Вечером навестил родителей. Папа телевизор сморит, футбольный матч, мама всё про женитьбу…
На праздник будет кубе, мама по-особенному готовит, и братья с семьями и детьми. Только биточки в масле – самое уютное блюдо – мама не готовит, жаль…
СОБАКА ПО КЛИЧКЕ СОБАКА
Дорога солнечная и пустая, летняя пыль, июль, Симферополь.
Птицы щебетали о своём, словно соседи на скамейке, непрестанно, легко, безостановочно… Собака прислушиваясь к единственным в мире родным шагам, неуловимому запаху, без которого всё теряет смысл, вкус и цвет.
Наконец, в воротах появилась знакомая фигура, широкая рубашка, штаны из парусины, гармошка морщин на лице, седые усы.
– Идём в дом… ты моя Собака… – и потрепал по голове, что ещё надо человеку, если он – собака…
Она сразу забралась в кресло, пока хозяин стал шебуршить на кухне, что-то разогревая, сковородка зашкворчала, Собака подняла голову, принюхиваясь: шницель.
Хозяин поставил миску, вывалил содержимое сковородки, сел на диван. Включился телевизор, пошла реклама комфорта, блеск зубов и мускулов сталь. Происки сценаристов, потуги операторов, виды зимней природы. Повышение цен. Очередной вирус. Большие проблемы в Бангладеш. И о погоде…
Об Израиле молчали, впрочем, как и о Бразилии. Просто в Израиле, в отличие от Бразилии, находилась одна совершенно дикая обезьяна – дочь. Он волновался молча, только собака чувствовала – чего это стоило ему, когда писем нет, когда там Восток, вокруг арабы, да и евреи какие-то сомнительные… Он так исходил тревогой, что Собака начинала тихонько рычать.
Его звали Сеня, Семён Михалыч, хотя имя давно потерялось в прошлой жизни, остались только отчество, собака и воспоминания. Ключи и дверь, окно и телевизор. Моря как не было, так и нет. Аэропорт – есть.
Дочь сбежала с молодым человеком подальше от родных пенатов в джунгли капитализма, куда-то в Беэр-Шеву, полную огня. Или воды, судя по названию («Семь колодцев», – уверяла дочь по телефону). Восток, пустыня, евреи. Училась писать и читать справа налево.
Всю жизнь люди читают слева направо, Европа, классицизм или барокко, чтобы потом, негаданно-нежданно, поменять направление марш-броска, направление и цель. Если она есть – эта цель…
Юноша с ней уехал серьёзный, вдумчивый, стал забивать гвозди на соседней стройке с видом на один из семи колодцев. Ходил в заданном направлении, держась нужного указателя – справа налево.
Мы выбираем целеустремлённость неизвестно за что. Много радости нам принесло это постижение цели, стрельба прямо в яблочко… Ровное дыхание, движение по прямой, не отвлекаясь на вокруг да около. Не жизнь, а сплошной марш-бросок от рождения до смерти. Выбить нужные очки, забросить правильные кольца, включая обручальные, ответить на контрольные вопросы судьбы.
Потом, задним числом, всплывают какие-то точки и тире, мог бы иначе, не вправо, а влево, промолчать особенно, перемотать плёнку, вообще сидеть дома, смотреть телевизор.
Жена у Михалыча как-то не сохранилась. Дочь сохранилась, а жена – нет.
Долгая дорога в молчании, летняя-зимняя, без ожиданий и разносолов.
И вдруг появилась Мира. Синие глаза, звенящий голос с придыханием… и странное чувство, что всегда были вместе, просто не виделись веками. Душа перестала бежать неведомо куда, то ли спасаясь, то ли убегая от одинокой тоски.
Мира, Мирра, мир сияющий…
Стук в окно, и вся улица начинает сиять.
Прибежит в субботу, выдохнет счастливо: «Здесь ты, мой родной!», и он ответно: «И ты…»
Они познакомились в очереди за газировкой, один автомат работал на улице, и один стакан на всех, и у каждого – по три копейки, сдачи не будет …
Мира нетерпеливо вздыхала, Михалыч сумрачно курил в ожидании, глядя в сторону. Потом столкнулись на вокзале, в магазине, у киоска… кивнули друг дружке, как старые приятели, и пригласил её на чашку чая.
Потом на две чашки… три… и они стали как будто вдвоём, такой двойной цветок на одной ножке, и одно сердце на двоих, и одно дыхание, и иначе уже невозможно.
Мира была замужем и растила сына. Не увести бы её из того, другого дома – Михалыч был убежден, что чем сильнее удерживать при себе, тем быстрее птица упорхнёт на волю. Так его учил опыт, сын ошибок и родственник опечаток.
Они успели побыть рядом всего двенадцать лет.
Это очень, очень много. Некоторые успевают раза три жениться-развестись.
И так мало, особенно – когда вместе только по субботам. Так все хрупко, непрочно… хрустальное счастье…
Когда уезжали в разные города – разговаривали мысленно. Ну не было тогда мобильных телефонов… А любовь – была.
Когда её не стало, Миша винил себя во всем – забрал бы к себе, кто знает, как бы всё обернулось… Неудачная операция, скорая, потом другая, третья… Погибла прямо на столе у хирурга.
По субботам ему чудился стук в дверь, будто Она тут, и подходил, открывал, долго стоял на грани между явью и забытьём, не мог двинуться с места, раскачиваясь от холода в груди. Потом наступало утро, воскресенье, надо было жить дальше.
Её улыбка на фотопортрете. Книжный шкаф. И долгая дорога в пустоте.
Собака по утрам провожала его в ларёк за сигаретами и на трамвай. Вечером – встречала с работы.
Прежняя жизнь отлетела, нет её, надо было перебраться в Беэр-Шеву, пересчитать эти колодцы, в конце концов… С дочерью поговорить, точно, пора бы. Родной человек где-то там, в пустыне. Может, он ей ещё пригодится…
В Израиле как раз была война. Летели и взрывались ракеты, и дозвониться дочери стало невозможно. Ну и что, что там война, что мы, войны не видели, он в сорок четвёртом очень даже видел, мальчишкой…
Собаку придётся оставить. Такой дальний перелёт она не вынесет, да и привыкла жить во дворе, на свободе. Договорился с товарищем, что заберёт к себе, там двор, сад – пригород.
Дорога поворачивается боком ко всему прежнему миру, вытряхивая тебя наизнанку, и ты держишься хоть за что-нибудь, пытаясь сохранить равновесие.
Там, на дороге – и раскачивает деревья, но кажется, что всё по-прежнему, что ты идёшь куда-то, а не просто так идёшь. Из начала в конец. Но в середине пути может оказаться всё что угодно – что ты ускользаешь за бабочкой, всё позабыв…
Только если баул с обидами-сожаленьями позабыт на ближайшем пригорке, ты снял с себя ошейник или хотя бы спрятал в карман поводок, перестал отрывать себя от запаха миндаля и травы, тогда всё становится иначе и неизвестно…
Всё готово, почти. В доме разор, обрывки вещей, покосившиеся картинки на стенах… Побросал в сумку, что под руку попалось, – квартиру продал, чтобы, улетая, не оглядываться.
Он спал. Во сне открылось море, теплая весна, он сидел на каменной скамейке, рядом урна в виде огромной руки, и мелкие дети поблизости сидели прямо на песке, распивая «Колу»…
Сеня глядел на паруса вдали, а слева Мира, такая свежая, и сердце уже совсем не болит, и такой тёплый ветер с запахом цветов…
Рядом появилась Собака, полаяла на морские брызги, оглянулась на него и стала ждать, словно он выскочил в магазин ненадолго, – она легла у самой воды и иногда оглядывалась.
Утром пришли друзья попрощаться перед отъездом и нашли его. Он лежал и легко улыбался, но в этом мире его уже не было.
В почтовом ящике лежали счета за электричество, телефон и письмо из Беэр-Шевы.
«А у нас январь, – писала дочь, – но, слава Богу, тепло».