Потеря людей такого масштаба, как Фазиль Искандер, сказывается не сразу, а потом, через время.
Сквозь времена.
Молчаливый и невероятно точный, Фазиль не заставлял себя любить. И не хотел учить.
Он лишь приглашал в мир своей звукописи и светописи. В заколдованное пространство высокой прозы.
Сравнить ее не с чем. Так не писал никто.
Раскаленным летом семьдесят третьего года «Новый мир» стал печатать «Сандро из Чегема». И наша компания – студенты эмгэушные! – имела счастье четыре месяца, до самых ноябрьских снегов, погружаться в доселе невиданный и неслыханный мир.
А читали так. Получив (достав, перекупив, выдурив, украв из читальни!) очередной журнал, перечитывали предыдущий.
Это было уникальное чтение – как для слабоумных, с повторениями. Но мне-то хорошо запомнилось, как второе, третье, четвёртое чтение будто раскрывали в этом дивном пространстве всё новые двери.
А тут «Голос Америки» передал, что в Штатах вышел полный текст. Ситуация возникла трагикомическая.
За «Новый мир» трогать не решались. А вот за книжку американского издательства «Ардис» могли усадить, и надолго. Как за «Архипелаг ГУЛАГ».
Однако же травить автора – как до Фазиля травили Даниэля и Синявского и дали жестокие срока! – чекисты не решались.
И только в восемьдесят девятом, при Горбачеве-батюшке, вышел на родине автора полный вариант «Сандро из Чегема».
Что до цензуры, то с Искандером происходили вещи странные.
Высоцкого с его песнями тоже ведь боялись, но слушали в своих деревянных кабинетах, на своих дачах за зелеными заборами, даже при обмывании новой звезды на погоне. Того же, о чем писал Искандер, боялись не за скрытую антисоветчину. А за незнакомый мерцающий мир, о котором партийные бонзы понятия не имели. И не знали, чего от него ждать. Как если б на Старую площадь опустилась летающая тарелка.
Поэтому подозревали Искандера во всех смертных грехах и ненавидели. Особенно после «Метрополя» в семьдесят девятом, где в весьма подозрительной компании Искандер напечатал новеллы «Маленький гигант большого секса» и «Возмездие» (в том же году, когда вышло несоветское издание «Сандро»).
Бонзы знавали курортную Абхазию. С ее ковровыми дорожками и диетами, полдниками с коржиком и молоком да закрытыми киношками партийных дач. И понятия не имели, что в двух шагах от них, в соседнем селе…
Однако же Сандро не был ни диссидентом, ни героем-освободителем. Он не задуман как гарибальдиец или какой-то Че Гевара. При этом чегемский дядюшка нес в себе целую вселенную, жил по своим правилам и благодаря Искандеру был вознесен до уровня пророка.
Придуманный Фазилем Чегем завораживает с первых строк. Начиная уже с предисловия автора, которое неотделимо от остальной книги, ибо есть его настроечный ключ и ткацкий станок.
Вот что он пишет перед второй книгой:
«В жаркий летний день я лежал на бычьей шкуре в тени яблони. Время от времени под порывами ветерка созревшие яблоки слетали с дерева и шлепались на траву.
Иногда они скатывались вниз по косогору и сквозь рейки штакетника выкатывались на скотный двор, где паслись свиньи. К этим плодам мы со свиньями бежали наперегонки, и я нередко, опережая их, подхватывал яблоко прямо из-под хрюкающего рыла. В более зрелые годы и в других местах мне это никогда не удавалось».
Многие из нас, не бывавшие никогда в Абхазии, принимались судить о республике и людях по вещам Фазиля.
Но когда, наконец, мы очутились не в книжном, а во всамделишном Сухуми… Впервые… Именно в селах вокруг Гудауты, в святых языческих рощах и на берегах горных рек… Где всамделишная тетя Хемура доила коз, посылала обдирать листья с кустов для салата, наполняла кувшин тяжелым вином. А сыновья сидели со стаканами и рассказывали небылицы.
Там, в реальных долинах Абхазии, показывали святые места. И проклятые шаманами дома, откуда изгнали семьи за тяжкие проступки перед общиной. Куда не пускают играть детей, а никем не кошенная трава дичает и растет, как хочет. И могилы предков в садах при доме. И ветви грецких орехов, обвязанных ленточками.
Были услышаны невероятные истории от соседей, в которые они требовали поверить. И всё прочее благоухание жизни…
Вот тогда становилось яснее, чего добивался и что построил Фазиль Искандер.
Мир его прозы лежал в другой плоскости, не совсем на этой земле. Может быть, и не в Абхазии. И вообще не на земле.
Он простирался над землей, между склонами гор, у самых вершин. Потому что так искандеровским туманам было легче породниться с облаками. Здесь Фазиль расположил свой Чегем, поселил своих странных героев. И ограниченного пространства данного ковчега хватило, чтобы показать одиночество.
Они и сейчас там живут, друзья и враги дядюшки Сандро. Как бывает с персонажами, которые пасут коз и овец, ловят рыбу в горных реках, попивают винцо, строят хижины. Но, будучи жителями романа, похожего на притчу, возвышены до библейского уровня.
Поэтому до паломничества в Абхазию… До лично моих географических открытий… До купания в ледяных реках и до гражданской войны… До Гудауты, до Пицунды и писателей с девками… До всего этого мы бредили другой Абхазией, Кавказией, Чегемией. Темно-синим миром, что построил Фазиль.
Вне времени и пространства.
И не из душных курортов или автобусиков, что ломались на горных перевалах, не из шашлыков и греческих кофеен, не из ларьков, похожих на сахарные головы, – а со страниц Фазиля Искандера появился в нашей жизни этот другой свет.
Да только ли в нашей?
Фазиль протащил свой сияющий мир через холодное Переделкино в чопорные дома искусств, в квартиры с югославской мебелью и обоями «под кирпич».
Он противопоставил этот аметистовый, ситцевый мир с небом из мешковины – московскому ханжеству, узости, зависти и чванству конца советской эпохи. Совсем не такой распрекрасной, как отчего-то принято нынче вспоминать.
И мы – из детства под музыку «Последнего дюйма» и аральские пески «Сорок первого», мы, родом из рок-н-рольной юности на ребрах, попивавшие кальвадос от Ремарка и ром от Хемингуэя, – вдруг начали заваривать чегемский чай. Стали называть любую брынзу чегемским сыром. Пытались разглядеть в русских курятниках чегемских кур и боевых петухов. А между трубами химкомбината – чегемское небо. И даже начали верить, что с ветки в подмосковном саду можно сорвать мандарин.
В Переделкино Искандер построил свою башню из слоновой кости, ограничил круг общения, почти перестал принимать журналистов. Возможно, ему так давно хотелось: в толпе труднее разговаривать с Господом. А он не прекращал этого диалога никогда. И еще в Сухуми написал:
Дом Бога высится над нами,
Мы в краткой радости земной
Защищены его стенами
От бесконечности дурной[1].
В девяностых он замолчал, защищая себя от этой «дурной бесконечности», – если не считать стихов, которые читал узкому кругу.
Хорошо это или плохо?
Молчание лучше, чем бурная деятельность – с разъездами, грантами, литературным «чёсом», университетами и учениками, честное слово.
Фазиль Искандер, гений русской прозы, прожил жизнь, не встав на сторону зла.
А все остальное – заключено внутри его строк. Зашифровано между ними и над строками, которые сулят нашим детям и внукам новые открытия.
-
Ф. Искандер, «Причина Бога», 1974. ↑