ДВОРЕЦ ФИЛОСОФЬИ
Два часа ночи. Какой-то шум в общей комнате.
Выхожу – моя, ну, эта. Сна ни в одном глазу. Бегает вокруг книжных шкафов.
Оживление, бодрость и веселье.
– Что случилось?!
– Понимаешь, – говорит, – категория вечности неправильно переведена и неверно понимается. Где мой двухтомник? Я без него жить не могу! Он зеленый.
– Лук, – говорю, – тоже зеленый. Замени. А насчет вечности: представь себе, что у тебя бессонница, а у кота отпуск. Вот тебе и вечность. А вообще-то, ты ее лучше не трогай. Сломаешь. А зачем тебе это?
– А как же иначе понимать протяженность Божества во времени?
Я хотел сказать что-то разъясняющее, мягкое. Однако рот почему-то открылся и не закрывается, а в голове только Кащей Бессмертный крутится.
Помедлил и говорю:
– А хорошие яички ты покупаешь.
Еще помолчал. Пожевал губами и сказал:
– А знаешь что, давай-ка переименуем наше строение номер 4 в дом философьи. Даже в дворец философьи.
Мы тут же и переименовали.
Правда, входная дверь как не закрывалась, так и не закрывается.
ЛЮДИ ГОВОРЯТ
Люди говорят, что там что-то обо что-то стукнулось, упало и взорвалось.
Почему упало? Это очень просто. Тросы ослабели – закрепить хотели.
Какие-то висюльки – вообще сняли, хотели вроде их протереть, ничего не успели и обедать ушли.
От того, что упало, конечно, ничего не осталось. Интересно другое. Рядом небольшой городок был, так его найти не могут.
Как только это упало и об землю стукнулось, сразу что-то очень большое затонуло.
И совсем в другом месте.
Как эти явления связать – никто не знает, но статистика показывает, что это случается каждые 14 минут 32 секунды.
Назвали это парными неблагоприятностями.
Один учёный расширил ассортимент пар. Скажем, неблагоприятные погодные условия, а тут как раз два завода сгорели.
Некоторые рассматривают тройные образования – триплеты. Скажем, неблагоприятные погодные, ничего не растёт, да ещё два завода сгорели. Да ещё в разных местах.
Очень перспективная теория. Помогает заранее предположить – где и какие гадости надо ждать.
А относительно этого большого чего-то раскопали, что они все какие-то колёса, запасные шестерни и даже красные вёдра для тушения пожарной безопасности отдали в ближайшие деревни. Там коровы мёрзнут и огурец не растёт.
Вот они этими колёсами коров согревать будут.
Непонятно, правда, как.
Те, кто отдал им эти шестерни, обычно пробоины ими затыкали.
А вёдрами будут картошку накрывать. Зелень большая, даже с небольшими ягодками.
А внизу ничего нет. Прямо не картошка, а крыжовник какой-то.
Был у них там кто-то. Что-то с чем-то всё время скрещивал, с тех пор вокруг берёза с еловыми шишками растёт. Может, его работа – этот крыжовник картофельный.
Бум!!!
Опять где-то что-то упало и недалеко. Интересно, где и что в этой паре затонуло.
Сколько ведь людей талантливых – успевай только за ними подбирать и подскрёбывать.
ЛИВАНСКИЙ КЕДР
Сказал как отрезал. Скупо. По-мужски!
– Всё! Уезжаю с молодой женой. Будем строить заводы по переработке.
– Чего во что?
– Пока не знаю. Как узнаю – позвоню или напишу.
Всё было официально, но с теплотою.
К трапу подали кофе и какие-то японские штучки на длинных зелёных прутиках.
Пожевал с одной стороны – ничего нет.
Попробовал с другой – пусто! Плюнул и выкинул.
Звонил он много. И последнее время из какого-то города, как он говорил, Чухлявая топь.
В Южном Китае, что ли? Однако говорил, что валенки промокают даже в дадцатиградусный мороз.
Какие валенки в Южном Китае?
Повестки в суд начали приходить довольно скоро.
На мой адрес, но на имя какого-то Кири ван-дер-Рогенбобена.
Я говорил – нет. Нет и нет!
Всё так запуталось, что им пришлось всё отправить в Южный Китай с припиской в город Трухлявая Ширь.
И тут даже перепутали.
Скоро они с женой и объявились.
– Ну что, – говорю, – ребёнка родили?
– Да нет, – говорят. – Условия не сгодились. В этой Трухлявой Пылище все жили в одной комнате. И с отоплением плохо. Вот мы и не рожали.
– А как, – спрашиваю, – с заводами по переработке?
– Ну, с этим, – говорят, – сильно лучше.
Оказывается, они перерабатывали подгнившую сосну.
Лиственные они тоже перерабатывали – в ливанский кедр.
Сложная технология, связанная с клеями и акварельными красками.
Сучки они рисовали вручную.
Кто-то этот кедр купил и сделал из него потолок в большом доме для молитвенных собраний.
Как только молящиеся собрались и один раз дружно вздохнули – потолок на них и упал.
Говорят, что обошлось без жертв только благодаря случайности, сказал бы, грандиозной.
Повестки в суд опять стали приходить довольно скоро.
На мой адрес, но на имя Куру де Рубинштейноса.
Меня опять много и с надеждой спрашивали: не я ли Куру де Родригес?
– Я говорю – нет!
– А вот же написано?
– Надоели, – тогда я им сказал. – Да, – говорю, – заходили эти двое. Попить просили. И ушли. Один направо, а другой налево.
Они с собаками в разные стороны побежали и до сих пор где-то бегают.
А он ходил скучный.
Пока на лбу у него не появилась вертикальная черта.
Правой ручкой он делал движение сверху вниз, как каратисты, когда хотят разбить пару кирпичей.
Это был признак.
Что-то опять придумал.
Может, хоть в этот раз всё будет поспокойнее?!
РАЗГОВОР
– Вы слышали? Первого января в Нью-Йорке остановятся все компьютеры. Граждан призывают к спокойствию. Раздают сухой керосин и патроны.
– Да вы путаете. Сухой керосин – это же в пустыне. Саддам, бактериологическая война там и прочее. И компьютеры остановятся не первого января, а в праздник Байрам-Кызыл, там же.
– Все неверно. В связи с возможной лихорадкой в Каире останавливается вся полиграфия. У граждан просят спокойствия. День без газет – и только. А керосину там навалом. И черный порошок какой-то. Забыл, как называется.
– Перец, что ли?
– Точно – перец. Так вот, вывоз его прекращается в связи с загрязнением Нила фекалиями.
– Да это не Перец, а Перес, Шимон Перес. Израиль! И не вывоз его, а въезд всюду. Это после того, как они взорвали что-то ядерное в какой-то пустыне. Весь мир возмущен.
– Да никто там ничего не взрывал. Опомнитесь. А Перес вон катается по Малайзии. Это в Бразилии, в дельте Амазонки, взорвали. Представляете, какие тучи грязи были в этом грибе. До Нью-Йорка дошло, и там все телефоны…
– Я же говорил! Только не телефоны, а компьютеры: помните – первое января, газообразная поваренная соль, горох какой-то, патроны… Вот ведь что удивительно, как сложно люди воспринимают правду. Уж казалось бы – чего проще…
НИЗ ЭТОГО
Она сварила низ этого, небольшого. Посолила, позеленила, лучку добавила, а там еще круглые такие, прозрачные плавают. Из комнаты прямо слышно, как они в кухне в кастрюльке плавают. Она внутрь, а я в кухню. Тарелка, нож, вилка – и съел. И это, остальное, все выхлебал. Тогда она взяла такого же и пожарила. Ворчит, скворчит сковородка. Запахи во все углы проникают. Она его кастрюлькой прикрыла, все потушила и ушла.
Я в кухню. Постоял немного. И – нож, вилка, тарелка. И все. Хлебушком все подобрал-вытер и к себе ушел. Она вошла, только руками всплеснула. А чего уж руками-то махать. Все ведь уже.
Эти у нее кончились. Она взяла другого, побольше и пожестче. Варит-парит. Отдельно перец, баклажаны, майонез, соль, уксус, лимонный сок. И сверху перцем, перцем – черным. А я перца-то не люблю. Она знает.
Кончила, прикрыла, укутала. А уж день-то сильно за половину убежал. Она пот с лица фартучком вытерла и ушла отдохнуть.
Я в кухню. Лежит. Большой, жестковатый. Но запах…
Стою. Думаю. Взвешиваю. Съесть – или назад пойдет.
Решил попробовать, отрезал кусочек. Ничего – решил.
И – нож, вилка, тарелка – и съел. Перчики-помидорчики подобрал, баклажанчики сжевал. Хлебушком посудку подтер. Чисто и пусто. Ну ничего нет.
А уж вечер: только голову на подушку – она прибегает. Плачет прямо. Что ж ты – говорит.
Я ведь целый день… А мне ведь утром вставать. И кот еще. Потом раввины эти. А вечером ребенок… И много еще чего наговорила. Я слушал, слушал вполуха. И вдруг подумал с большой теплотой – а ведь она, наверное, тоже есть хочет. Надо ее поощрить, поддержать как-то. И говорю:
– Знаешь что? Разогрей-ка мне вчерашнего супчика.