Прибежавший охотник долго размахивал руками, пока выдавил из себя слово, но и по жестам его все уже поняли, что добыча огромная – в яму провалился мамонт. И племя с криками высыпало из пещеры. Чтобы убить, разрубить и дотащить такую громадину, нужны были все, включая мальчишек и девчонок. Даже женщинам с детенышами на руках не терпелось посмотреть. Не каждый день такая удача – эта ловушка уже зарастала кустарником. Поэтому в пещере остался только один человек, тот, кому выпало на сегодня хранить и подкармливать огонь. Никакая добыча не спасла бы от неминуемой смерти, если бы огонь погас.
Дров наготовили много и в большом зале с высокими сводами с ним разговаривал костер, прищелкивал горячим языком… Дым уносило в потолок, где были выходы в небо между камнями, обросшими бородами копоти.
Он впервые остался один на один с огнем. Никто ничего не сушил, не жарил, не плясал и не совал палки. Никто не мешал смотреть в пустое сердце пламени – прозрачный синеватый треугольник.
И костер полюбил его, приложил к его щеке свое тепло, человек благодарно сомкнул веки и, плавно покачиваясь, поплыл по реке сна…
И река превратилась в море: раскачиваться во сне он стал все сильнее, дно пещеры как будто оторвалось от него, и он, показалось, летит, потеряв опору… И, в страхе проснувшись, он услышал грохот снаружи, а здесь ощутил на зубах песок, мелкие камешки, падая с потолка, путались в волосах и бороде. Он бросился к выходу и не нашел его. Зев пещеры был завален, будто она наглоталась камней и подавилась ими. Он пробовал растаскивать камни. Да где там… Казалось, им не будет конца и края. Другого выхода, он знал, не было. Только дыры в своде главного зала остались, туда уходил дым и входил свет. Но ему туда не долезть и не допрыгнуть. Он уже взвыл было от отчаянья, но спохватился, сгреб в ямку живые угли от костра и сделал его маленьким, чтобы хватило дров на дольше, пока не вернутся люди и не разгребут завал у входа.
А люди, рады, что живы, переждали землетрясение на открытом месте и побежали к пещере, где были их вещи, посуда, орудия, запас дров, огонь… Но их пещера исчезла. Целая гора сползла по склону, и теперь надо было бы срыть гору, чтобы открыть рот пещеры. И мужчины с грудами мяса на носилках, сооруженных из копий, за ними женщины, тоже нагруженные едой, и дети, умеющие ходить, и детеныши на плечах у матерей – все потянулись в путь неведомо куда, чтобы найти другую пещеру, отнять у кого-то огонь или быть убитыми, может быть, даже съеденными другими счастливыми обладателями огня и пещеры…
А он остался в закупоренном зале под черным куполом, и только полосы света из недоступных дыр, пересекая крестом пространство, упирались в каменную стену. Он смотрел на эту стену бессмысленно, покорно, обреченно… И увидел бегущего зубра…
Зубр нес свою взгорбленную тушу, опустив морду так, что рога почти стелились по земле. Это был, конечно, не сам зубр, а натеки камня на стене, удивительно напоминавшие зубра.
Человек подошел вплотную к стене и ладонями погладил, а пальцами прощупал складки, превращающие камень в зубра. Руки его были черны от углей разгребаемого костра – зубр почернел, и его уже никто не спутает с натеками камня.
Путать, впрочем, было некому. Но человек забыл в этот миг, что он один в пещере. Мысли его были заняты совсем другим. В пещере была краска, которой красили лица: желтыми лицами племя отпугивало болезни, голод и холод, с красными лицами бросались на врага или отгоняли зверя от пещеры. Вообще-то, она была желтой, траурной, эта краска, и напоминала о неизбежном, что его ждет в пещере… Но, если обжечь на огне, желтое становилась красным. Человек так и сделал – обжег. И теперь он уже был не один в пещере: красный зубр бежал по стене в перекрестье света, и морда его была слегка повернута к смотрящему.
Но тому оставалось жить столько, на сколько хватит дров, чтобы тлел крошечный огонек, который он оставил от костра. Что же касается воды и пищи, то первая текла по стенам, вторая – ползала. Пленник пещеры ел мокриц и улиток без домиков. Пещера была огромной, с множеством коридоров, камер, углов, тупиков. Летучие мыши висели вниз головами – он наловчился их ловить и тоже превращать в пищу. А сладких корней, орехов, плодов и съедобных стеблей племя успело наготовить на целую зиму.
Но все это только продлевало муки. Мир замыкался в каменных стенах. И человек, как скорпион, попавший в кольцо огня, готов был обрушить на свою голову каменный коготь или биться с воем о стены, стонать, рычать и царапать сырую твердь.
Но его каждый раз спасал зубр. Зубру тоже было плохо одному, без стада. И человек подходил с краской… Рядом с зубром на стене проявился бык, пара пасущихся антилоп, кулан, убегающий во всю прыть от тигра. Потом появились люди, бегущие с копьями или с натянутыми луками. Стена ожила и задвигалась, никто не стоял на месте. Человеку не оставалось времени на то, чтобы подумать о своей ужасной судьбе. Только мелькнет жалкая мысль, как возникает новый замысел, ты цепляешься за него, и тебя, как на бревне по горной речке, несет в долину, где ветер гонит зеленую волну травы вслед убегающим козам.
Однажды утром, когда первые блики света из недостижимых дыр запрыгали, оживляя в очередной раз его картину мира, человек очнулся от дум, которые давили ночью, встал, подошел к стене, но не стал рисовать ни людей, ни животных. Вместо этого он желтой и красной краской начал описывать концентрические круги: круг в круге, а в том круге еще круг…
– Нашим археологам несказанно повезло, – сказала дама-экскурсовод. – Оползень, который накрыл деревню у подножья горы (триста человек были погребены заживо), обнажил вход в пещеру. В ней нашли скелет первобытного человека и наскальные рисунки каменного века, пожалуй, самые ранние из тех, что когда-либо находили.
– Выходит, этот скелет – первый в мире художник, – высказался кто-то из экскурсантов.
– Ну, во-первых, не исключено, что ученые обнаружат объекты еще более древнего происхождения. А во-вторых, неизвестно, рисовал ли все это человек, скелет которого здесь нашли, или кто-то другой – еще до того, как вход в пещеру завалило.
При этих ее словах кто-то из стоящих позади прогудел у меня над ухом:
– Не слушайте эту дуру. Что она понимает?
Я оглянулся – за мной никого не было…
Группу погрузили в автобус и повезли на турбазу, где распределили по два человека в номере. Моим напарником оказался дяденька лет семидесяти, коротконогий, но с длинным туловищем, чем-то похожий на контрабас. При таком инструменте для храпа он не даст мне уснуть этой ночью ни на минутку.
Так оно и вышло – поспать не получилось. Но по другой причине: до самого утра мы с ним проговорили.
– Экскурсоводка – дура, повторяет, как попка, чему их там учили, – бормотал он, укладываясь, – а что она может знать?
Я сразу догадался:
– Так это вы гудели у меня над ухом там, в пещере!
– Я. А что?… Сказал, что думал, и ушел покурить на воздух. Лучше, чем глупости слушать.
– Но откуда вы можете знать больше ученых – археологов и искусствоведов, специалистов по настенной живописи?
– Оттуда, что я был в шкуре этого человека, которого завалило в пещере, и сейчас, можно сказать, нахожусь…
Насчет шкуры он, похоже, прав. Когда снял рубашку, на груди и на спине обнаружились леса первобытных седых хвощей и дремучих мхов.
– Может, вы скажете, что и скелет там нашли ваш? – это я так сострил.
– Скелет пока со мной, – ответил он весьма серьезно. – А в остальном не вижу разницы.
– Но вы, надеюсь, не человек каменного века, который еще бронзы не знал.
– Я тоже не знаток бронзы. Я из тех, о ком говорили такие, как вы, остряки: «член профсоюза певчих птиц» – деревообделочник. Краснодеревщик. Но я оказался в положении этого скелета не по профессии, а по жизни.
– Вас завалило в пещере, и вы от нечего делать стали рисовать?
– Ну, во-первых, не заваливало, во-вторых, никогда я не рисовал.
При этих словах я вспомнил, что завтра нас снова будут гонять по горам, показывать разные местные чудеса света.
– Может, поспим чуток? Утро вечера мудренее.
– Утром я вам уже ничего не скажу. Пока меня тянет на откровенность, пользуйтесь.
– Ну?
– Вы обратили внимание, что все эти первобытные рисунки не просто разбросаны по стене, а собраны в одну розетку, что ли…
– Скомпонованы?
– Вот именно. Бегают вокруг одного и того же..
– Концентрическими кругами.
– Значит, это одна картина, придуманная одним человеком, который хотел этим что-то сказать.
– Не исключено. И, что именно он этим хотел сказать, когда-нибудь ученые разгадают.
Мой собеседник сел на кровати и начал зачем-то обуваться. Я понял окончательно: сна не будет.
– Зачем вам когда-нибудь? Послушайте сейчас… Я был как все, ходил на работу, выпивал понемногу в свободное время, смотрел футбол, помогал жене по хозяйству, воспитывал детей, пока не выросли. А теперь дети взрослые, переженились, уехали. Одни в Канаде, другие в Австралии, а мы с женой – тоже не дома. То есть наш адрес теперь надо писать иностранными буквами. Живем как чужие. Местный язык нам учить поздно. Хотя наших там достаточно, но друзья легко заводились в молодости, чаще в своем рабочем коллективе, как говорится, а сейчас, когда ты на социалке, сиди дома, смотри в ящик. Слова некому сказать, не с кем душу отвести.
– А жена?
– Что жена?.. Я уже не в том возрасте, чтоб охотиться на одиноких женщин.
– С каких это пор родная жена считается одинокой женщиной?
– С тех самых пор, как она сама себя такой считает, – при каждом удобном случае повторяет: «Я с тобой одинока». Вот и судите сами, если нас только двое в доме: я и жена. Из двоих один одинок, значит, второй… Вы считать умеете?
– Н-да… Но знаете, моя жена тоже иногда жалуется на одиночество. Это у них такая поговорка.
– Ваша жена вас, наверно, любит до сих пор.
– Так, может, и ваша?
– Сейчас выясним. Ваша жена о чем вспоминает?
– Да мало ли…
– А моя только о плохом. Как ей со мной было плохо. Как хорошо, она не вспоминает.
И тоном учителя, доказавшего теорему, провозгласил:
– Ну, скажите теперь, разве это не все равно что остаться одному под завалом в пещере, как тот скелет?!
В окна сквозь опущенные жалюзи уже просачивалось утро.
– Сочувствую, – сказал я. – Но не вижу связи. Вы же не стали художником.
– Не стал, потому что не умею рисовать. Но я… не хотел об этом говорить: засмеете. Я на старости лет начал писать стихи. А куда еще себя девать?
(Стихов мне только не хватало!)
– Не волнуйтесь, читать вам не буду.
(Значит, не догадывается, кто я такой.)
– Да я и не поэт вовсе, а так, рифмоплет. По-научному, графоман. Может, слышали такое слово? Я для науки ценный экспонат. Если бы, скажем, вы были из этих экскурсоводов или, на худой конец, писатель, вы бы сделали вывод из того, что я рассказал, как оно получилось, что человек неграмотный, когда еще от обезьяны не успел далеко уйти, может, хвост не совсем отсох, стал первым художником на земле. Да это и по его картине видно. А наши профессора с высшим образованием глядят, как бараны на ворота… Египетские иероглифы и те расшифровали. А то, что написал неграмотный человек, прочитать не могут.
Он продолжал гудеть уныло и однообразно, но я не слушал, а старался на стене комнаты мысленно воспроизвести то, что мы увидели в пещере.
Большой круг, в нем меньший, а в нем еще меньший образовали две кольцевых дорожки. По дальней, длинной, бежали четвероногие: зубр и бык, антилопы, тигр, кулан и козы. По среднему кольцу, ближе к центру, – двуногие: мужчины с луками и копьями, женщины с корзинами на плечах и дети…
– Это все, что он видел вокруг, до того как завалило вход в пещеру.
– Ну, а что в центре?
– То, что видите? Круг…
– И что, по-вашему, должно быть в этом круге?
– Что и должно быть: пусто.
– Но, может, он просто не успел заполнить?
Мой собеседник ответил не сразу. Он зашнуровывал ботинки. Завязав шнурки бантиком, поднял голову, налитую кровью.
– Вы правда не поняли или притворяетесь?
…Человек очнулся от дум, которые давили ночью, подошел к стене, но не стал рисовать ни людей, ни животных. Вместо этого он желтой и красной краской стал описывать концентрические круги: круг в круге, а в том круге еще круг… В первый круг вписались животные, с которых он начал рисовать. Он сам только теперь понял, что размещал их по кругу. Люди расположились по внутреннему кольцу… И это все, что его окружало в той прошлой жизни, пока земля не дрогнула, и что он не мог забыть…
Но оставалась еще пустота. А чем заполнить пустоту?..
2011