* * *
Улисс
бежит за тридевять кровей.
Смотри же, чересчур не овдовей!
А налицо – лишь моря треволненья.
Америки мелькнула полоса?
Нет у ватаги собственного мненья.
Всё удаляются… почти не слышно пенья…
Им вечность наполняет паруса?
Не
чу, где потеряю, где найду.
Кругом дудят в подсобную дуду
Сто сотен лет, по мне – да хоть бы тысяч!
Всех высечь поимённо и в бреду
Нельзя никак. Лишь ласково: «И ты, сечь?»
А
кто он есть, позорный индивид?
Зачем нутро заносчиво болит,
Или он общей пайке не обучен?
Какой особой целью даровит?
Отлынивает дядя от уключин?
Пожалуйста,
и я мозолил перст.
Там ус посасывал, здесь гладить стану пейс.
Уносит всех – я тем же метром смерен.
Дурачит шторм – кромешный полтергейст!
Не буду же артачиться, не мерин.
Родившись,
человек не помнит, что спросил.
Но силится. О, мне б хоть пару сил –
Не лошадиных – личных, человечьих,
Где все поднаторели на увечьях,
Но вдаль плывут и пьют свой пертусин.
Как всмотришься, и я там парусил –
В далёких, окликаемых, овечьих.
* * *
Начётчица-весна
поднабавляет градус.
Скворцы еще галдят, но ищут саквояж.
Формальных луж плевки – в них ангельских игра душ
Под видом облаков глядит в такой трельяж.
С
утра ещё знобит, но сад, росою вымыт,
Нагреется вот-вот, за что благодарим
Сквалыжный и морской, короче – южный климат,
Где реет сквозь листву в мурашках мандарин.
Из
моря там и сям привстали ртами рыбы.
Не знаю – так поют? Но долгий тянут «о».
И россыпи их спин уходят на Магрибы,
Пространство взволновав, что светом залито.
Мышкуют
города, исперчив побережье.
В прищуре у пустынь, в лесистой гор тени
Гроза еще слезит земное незалежье
Средь этих горных спин, хоть с хором «о» тяни.
Да,
все мы не умрём, хоть зарасти травою
И замети песком народную тропу,
Где тот сидел народ, шалтал-болтал войною
И с болью разминал затёкшую стопу.
НА УКРАИНЕ
По
кругу лиц беседою крыля,
Вдруг с новоиспечённым другом Толей
Узнать всерьёз, как вертится Земля
В разгар своих украинских застолий.
И
в том кругу танцует самогон,
Сморгнув на свет и руку не отторгнув,
Как будто плещет, пляшет с двух сторон, –
Неужто я тут главный хореограф?
Но,
песенную слизывая муть
И братскую ценя взаимопомощь,
Беспамятно порог перешагнуть,
Держа во рту не выспавшийся овощ.
Не
добежав до будки дворовой,
На звёзды встряв глазами очевидца,
Горячей милосердною струёй
На заросли земные помочиться.
Обуться ухом в шорох большаков,
Задеть плетень в наглядности атлета,
Где глиняные головы горшков
Курируют языческое лето.
На
оголтелых в стойкости ногах
Вернуться в дом, устав от эволюций,
Улыбчивым незнаньем нараспах.
Вернуться в дом, куда нам не вернуться.
БЛОШИНЫЙ РЫНОК В ЯФФО
Вступает
в пренья с дрозофилой
Базар арбузною бузой.
Плюется речью-бузиной
Торгаш, исчадье русофилу.
Колючим ртом Мафусаила
Бубнит суфлёрствующий зной.
Кругом
свинячится фалафель
С губы резиновой разинь,
Над крышей блеет муэдзин,
Интересуясь: все тут в Яффе ль?
А дышишь, будто в батискафе, –
Никак не веет баргузин.
Гремит,
зудит блошиный рынок,
А данность – всяко с потолка:
Блеск янычарского клинка –
Наполз – в безвинности поспи, наг! –
На стулья венские без спинок,
А помнит поскрип волоска,
С задка ласкавший сарацинок
Или гяуров – с кадыка.
Кувшины, выпятив бока,
Чтоб джинн резвиться от души мог,
Внутри танцуя гопака,
Где в недрах, вряд ли щирых, крынок
Сидят на корточках века,
Толкуя
о лодчонке Ноя.
Среди поддельной мишуры
Несамолётные ковры
Умело вводят в паранойю.
Люблю кидалово земное,
А неземное – вне игры.
И, пролонгируя безумье,
За рынком – парусом в грозу ль? –
Плывёт мечеть – глаза разуй, –
Свои глазури и глазуньи –
Ненаказуема везунья! –
Внедряет в пыльную лазурь.
И
рядом – башня Часовая,
А кверху – улица Яффет
На гору тащит свой лафет
И солнцем бьет, что в очи – свая,
Петляет, будто Чусовая,
В кальяны пряча марафет.
Тут
море всех переносило,
Здесь Голиафы, пялясь в цейс,
У жён отпрашивались в рейс,
Китов пророками тошнило…
А к бороде Мафусаила
Легко ль приклеить спорный пейс?
Здесь
тридцать витязей могли нас
Известь, ища залетный фарт,
Когтя свой львиный миокард,
Чесался царь, что бритту минус.
Ах, гибнет семечко на вынос,
Пока ростку не выдан старт!
Растенья
ткут свою тираду, –
Тут всё – чуть движущийся клип.
Ввиду отсутствующих лип,
Зайдя за пыльную ограду,
Под солнцем чахнет эвкалипт.
Я
как-то шёл по Ленинграду, –
Так что – тогда-то и погиб?
* * *
А не
хватиться ли порош нам,
Впасть в куликовый клик улик?
Зарос вовсю бессонным прошлым,
Ты в эту невидаль и вник?
Но
морем пламенным тоску брей,
Где в акваториях чужих
Полно особо местных скумбрий,
Морских ежей и к ним ежих.
Да
и зимой, когда, все пятна
Смешав, гроза несет фугас,
И горы мчат, развесив патлы,
И восклицают: «Тьфу на вас!»
Не
верь, что нет вовек опят нам,
На четырёх своих попятных
Ползи вперёд, как в первый раз.
Вовне
стремится всякий демос
Отдельной личностью в круиз.
Нехватка страшная везде нас,
Давись – печален компромисс.
Вся
жизнь в движеньях неуклюжих
Под точно выданной звездой.
А сад стоит в посмертных лужах,
Ослепшим солнцем залитой.
* * *
Утро
смолоду проснулось.
Парк сутулость потерял.
Птица в нем в траву обулась,
Подзастряла к листьям в трал.
В
этот птичий терминал
Входишь гостем. – А не ты, брат,
Дождь недобро поминал,
А теперь – как свежевыбрит?
И,
того гляди, что стибрят
Из-под носа и усы, –
Так и шастают колибри,
Бреясь ворохом росы.
Изумляются
прилюдно,
Не поймут нас – кто же мы?
Так же мыслят изумрудно
И лягушечьи умы.
Всюду
кваканье в канавах –
Воздух зеленью марать,
Чтоб рождался краткий навык
Никогда не умирать.
РЕИНКАРНАЦИИ
1
Когда
мне тело новое предложат,
Я, может быть, слегка и обозлюсь,
И акушерка – «К нам не западло, жид?» –
Меня вдруг спросит. – Нет, нельзя без Люсь!
Пренебрегу
ответствовать на клекот:
Рот занят ревом, титька бог весть где,
Свет жжет слезу – какое уж тепло тут? –
И колко спать в казенной ерунде.
Мы
превентивно, кажется, повинны,
Но та, что квохчет, знает ли ответ?
«Помалкивай, займись-ка пуповиной
И отцепи обиженный послед!»
2
Я
позабыл, что я отчасти русский, –
Я завязал – накладывают жгут.
Вокруг орут карузы и карузки,
Заранее ножонками бегут.
Куда
бежать? – весь мир добром усеян,
Где специализировать собой
Всю эту рябь и к старческим рассеям
Своей прильнуть ланитою рябой?
Ах,
всё не good – и тут я англичанин.
И всё не bien – а здесь я эскимос.
Поют не в хор, но певчих ангел чает,
Хотя тут всяк на вид молокосос.
3
И
я бывал раз восемь финикийцем
(Хоть это надо б на сто поделить),
Слыл беженцем, мирволил кровопийцам,
Выламывался в рыцарскую прыть,
Хлебал
борщи в сандаловом корыте,
Ковбойствуя, постреливал землян,
Пророчествовал бегло на санскрите
И тыкал вилкой в черствый гаолян.
И,
нищенствуя, брякал торбой наземь,
Менял взахлёб холеру на чуму
И с гуриями опытно проказил,
Бесследно выясняя, что к чему.
И
безутешным вписывался в ясли,
На дыбе ёрзал, выскочив из жил,
Умасленный надеждами напраслин, –
Нет, не факультативно как-то жил.
4
А
кто тут проживал факультативно?
И, окрыленный опрометью сил,
Кто не глотал: «Мне страшно!», «Мне противно!»?
Кто мимо рта блаженств не проносил?
Кому
дано фортуны колесо весть
Играючи, и, между сцилл руля,
Блюсти так называемую совесть
Иль каждый раз вытачивать с нуля?
Кому
беспамятство вылечивает язвы,
Кому с рожденья вклеили геном
Умно манипулировать маразмом,
Слывя в народе крепким едоком?
Хоть
в очереди загодя к врачу стой,
Всех кушают и клювом льнут в надрез –
Особо подкупающее чувство!
Имей же к ближним зоркий интерес.
Я
тоже прыгал мужественно с грабель,
Всерьёз ловчил с таким инвентарём.
И мучил девушек, и прочих меньших я бил.
Вот то-то мы в беспамятстве и мрём.
5
Что
девушки? – К блаженству страсть близка ли?
И в клятвах, имитирующих грим,
Мы любим, только поедом лаская,
И впроголодь о правде говорим.
На
том-то и живёт добрососедство,
Что носит справедливость мимо рта,
Чей поцелуй – лишь оттиск людоедства,
Иначе и потенция не та.
И
жалость – вечно мужества лишенка,
Что точит безысходности гранит.
О том-то и хлопочет акушерка,
Когда над пуповиною бубнит.
6
А
человек? – Он сызмальства рассеян.
И всем рассеям мир пока не рай,
Что розно нами с умыслом заселен
В расселинах, чье эхо: «Покарай!».
«Ату
его!» – живёт и в хлеборобе,
И личное подворье близ обид –
В завистливом злорадстве ксенофобий:
«А где твой брат?» – «Не зрю, в глазах рябит!»
Ну
и не зри. И в этом смысл и навык.
Есть спрос на перекошенные рты,
И кожа ведь плацдарм для бородавок,
И счастье лишь привал для пустоты,
Где
копится бессмыслица риторик,
Что путь наш горек, значит, всё путём,
Блистая мыслью, ёрничает Йорик,
Влиятельно внушая: «Обретём!»
От
знаний – скорбь? – Нет, скорби их и множат,
И состраданью матушкою – гнусь.
Когда мне это заново предложат,
Раздую рёв, а вновь не отверчусь.