Ивар Брод

…И БЛЕСТЯЩИЙ МЫСЛИТЕЛЬ

…Ещё за полтора года до своей кончины Серёжа Браун написал мне: «Я своё пожил и предоволен. В возрасте моей мамы я уж точно умирать не хочу…»

С его уходом осталась не только боль утраты друга – оборвалась ещё одна живая нить связи с молодостью.

Мы познакомились на одном из вечеров для старшеклассников через несколько месяцев после его с мамой и братом возвращения в Ригу в 1956 году из сибирской ссылки, куда по причине неблагонадёжности двухмесячный Сергей и его родители 14 июня 1941-го были депортированы оперативниками НКВД. Мы сдружились, и через два года оказались на одном курсе химического факультета Рижского политеха, куда, решив по примеру погибшего в ГУЛАГе отца посвятить себя химии, поступил и Сергей. Уже в этом обыденном действии проявилась его высокая одарённость: в том году на химфак принимали только в латышские группы, и он, проживший в Латвии меньше двух лет, блестяще сдал экзамены на латышском языке, в то время как многие выпускники русских школ именно на этом споткнулись, и нас, так называемых русских, на курсе оказалось всего четверо.

Многие предметы – неорганическую химию, французский и другие – Сергей прекрасно знал и до поступления и если и посещал практические занятия, то откровенно манкировал лекциями, проводя время в академической библиотеке. Экзамены за первый курс он сдал прилично, кроме той же неорганической химии: профессор Иевиньш не простил непосещения своих лекций и влепил ему «неуд» на экзамене, а потом и на переэкзаменовках. Сергея исключили из института. Помню неожиданный визит его мамы (Розы Петровны, как мы называли её тогда, хотя надо было бы Рейзл Перецевна) ко мне домой (!) и последовавшее потом обращение в ректорат от имени однокурсников. Ничего не помогло. Сергей перевёлся в Калининский торфяной и заканчивал учёбу уже там. Это внешняя сторона события, известная нам, сокурсникам. Сам Сергей при нашем обсуждении тех дней в переписке лет семь назад написал мне: «Иевиньш был симптомом, а не причиной тяжёлого кризиса, который заставил меня покинуть химфак и Ригу». И в своей книге[1] он описывает совсем другую, вообще детективную историю тех дней.

Мне же важно подчеркнуть, что тогда он целыми днями просиживал в академической библиотеке. А что читал? Уверен, что именно в тот год в библиотеке он получил, наконец, доступ к многочисленным материалам на разных языках о богатейшей европейской культуре. И результаты этой продолжившейся (а началось это определённо с рассказов деда и бабушки ещё в Сибири) увлечённости и стали началом его мыслей и рассуждений, с которыми мы жадно знакомимся. Сергей стал видным учёным, мировым авторитетом в биоорганической химии, автором многих крупных разработок, используемых на предприятиях Израиля, США, Франции, Германии. Но подчас не менее выдающимися, тонкими, логическими, а ещё и возвышающими читателя являются многие его эссе-притчи и философские рассуждения. Он не раз посылал в письмах друзьям, и мне тоже, свои короткие новеллы, часто содержавшие буквально золотые мысли. Но на мой вопрос, не собирается ли издать сборник таких новелл, ещё в 2011 году отвечал: «Насчёт публикации я вообще не уверен, кому они нужны…» «Прорыв», если не ошибаюсь, свершился, когда его давний друг, известный российский театральный педагог и режиссёр Олег Кудряшов, предложил Сергею ввести в текст его, Кудряшова, книги «Кое-что о живописи, театре и молодых людях…», изданной в Москве в 2013 году, подборку из десяти писем, а по сути, новелл, полемизирующих, порой радикально, с авторским видением той или иной проблемы. Это по достоинству оценили читатели. И тогда уж прорвало самого Сергея – эти и другие притчи появились в интернете, засверкали в его собственной книге.

Всё это вместе вынуждает задуматься, а правильно ли считать делом его жизни только биохимию, а вот эти философские рассуждения называть попутными, хобби, блажью. Возвращаюсь на шестьдесят лет назад, к моменту выбора профессии. И понимаю, что по-настоящему выбора у него не было. Мать и бабушка с дедушкой всегда воспитывали в нём культ памяти отца, что вполне объяснимо как злодейством, над ним, Александром Брауном, совершённым, так и его действительно высокими моральными качествами. Последнее могу и я свидетельствовать, так как читал в архиве нью-йоркского института ИВО письма Александра своему отцу, Абраму-Сергею, деду нашего Сергея. И вот как сам Сергей Браун пишет об этом в своей книге: «Зная заранее, что мне, вслед за моим отцом, предстоит стать химиком, я уже любил эту науку». И ещё: «Я был рождён, чтобы он [отец] мог снова прийти в мир живых». Выскажу крамольную и вовсе не бесспорную мысль: предполагаю, что у Сергея в то время вообще не возникала идея о выборе. Было как бы ясно, что он восполнит несвершённое отцом. И в силу своей сверходарённости он более чем преуспел в биохимии. Но не исключено, что если бы тогда, в 1958 году, рассматривались варианты высшего образования в соответствии со склонностями Сергея, то мог быть избран другой путь – выдающегося философа и знатока искусств. Недаром он не раз называл своим любимым писателем Милана Кундеру, автора как романов, поэм и пьес (одна из которых была поставлена в Рижском ТЮЗе в 1963 году), так и литературоведческих и философских новелл и эссе.

Однако, как известно, предположения в сослагательном наклонении бесплодны. Однозначно принимаю как подарок судьбы многолетнюю дружбу с замечательным человеком, Сергеем Брауном, крупным учёным-биохимиком и блестящим мыслителем.

  1. За рубежом былого. Иерусалим, «Достояние», 2016.