Велвл Чернин

Послесловие переводчика

Имя Шолом-Алейхема стало символом литературы на языке идиш во всем мире. Кто не знает Тевье-молочника, Менахем-Мендла, мальчика Мотла и Йоселе-соловья? В Советском Союзе статус этого писателя был выше, чем где бы то ни было. В исчезнувшей с карты мира стране, в которой мы родились, литературе каждого народа полагалось иметь одного писателя (изредка двух), служащего ее ультимативным символом и непререкаемым классиком. Для советских евреев именно таким писателем и был Шолом-Алейхем. Его роль в этом качестве была аналогична роли Пушкина для русских, Шевченко для украинцев, Руставели для грузин… Два других неоспоримых классика еврейской литературы, современники Шолом-Алейхема, Менделе Мойхер-Сфорим и Ицхок Лейбуш Перец известны русскоязычным читателям, в том числе и евреям, гораздо меньше.

Чтобы Шолом-Алейхем мог соответствовать высокому предназначению национального символа советских евреев, история его жизни и творчества была подкорректирована в соответствии с «установками». Так, например, из нее был вычеркнут тот факт, что писатель был активным сторонником движения Хибат-Цион[1], как и то, что он принимал участие в работе двух сионистских конгрессов (в 1907 году – как делегат, а в 1911-ом – в качестве почетного гостя). Его произведения, имевшие сионистскую направленность, в Советском Союзе, естественно, не переиздавались и на русский язык не переводились. Поскольку литература на иврите в Советском Союзе была запрещена еще в 20-е годы, игнорировался и факт, что Шолом-Алейхем писал и на этом языке. Его оригинальное творчество на иврите сравнительно невелико по объему – чуть более трех десятков рассказов (не считая публицистических статей). В этом плане Шолом-Алейхем резко отличается от Менделе и Переца, творчество которых на идише и на иврите сопоставимо и по своему объему, и по значению для еврейской литературы.

Однако в творческом двуязычии трех классиков есть и черты несомненного сходства. Даже у Менделе, роль которого в истории литературы на иврите особенно велика, поскольку он считается создателем нового литературного иврита, большинство написанных на иврите произведений имеют авторские версии на идише. То же самое можно сказать и о Переце, сформулировавшем и активно пропагандировавшем идеи идишизма[2]. Шолом-Алейхем не был исключением. Часть его ивритоязычных произведений были изначально написаны на идише, а затем воссозданы на иврите самим автором. Другие произведения были написаны на иврите, а затем переведены самим Шолом-Алейхемом на идиш.

Рассказ «Возносятся и падают» (в оригинале – «Олим ве-йордим») принадлежит к тем немногим произведениям Шолом-Алейхема, которые не имеют версии на идише. Он был впервые опубликован в газете «А-цофе» 24 июля 1903 года, с подзаголовком «Истории из бейт-мидраша». Видимо, автор планировал написать целую серию рассказов, подобную сборнику «Железнодорожные истории», однако в данном случае продолжения не последовало. Рассказ был включен в том «Ивритоязычные произведения Шолом-Алейхема» («Ктавим ивриим»), который собрал и подготовил к печати выдающий израильский литературовед Хонэ Шмерук, и вышел в свет в издательстве «Мосад Бялик» в 1976 году.

Как любой русскоязычный еврей я читал произведения Шолом-Алейхема, переведенные с идиша на русский. Отдельные его произведения (памфлет «Зачем евреям нужна своя страна?», пьесу «Якнегоз» и др.) я сам перевел с идиша на русский. В произведениях Шолом-Алейхема важно не только (а зачастую и не столько), что сказано, но в первую очередь, как сказано. Его уникальный языковой стиль доставляет наслаждение тем, кто читает его в оригинале, и является серьезнейшей проблемой для переводчиков.

Одним из трудных для перевода приемов Шолом-Алейхема является присутствующие в целом ряде его произведений фразы на библейском и мишнаитском иврите, сопровождаемые достаточно вольным переводом-повтором-истолкованием на идише. Ярким примером может служить рассказ «Заколдованный портной». Скачки от стилистически высокого (двух-трехтысячелетней древности) иврита к простонародному идишу создают неповторимый юмористический эффект, одновременно с этим изящно пародируя традиционный метод заучивания священных книг в талмуд-торе или в хедере, где канонический древнееврейский текст сопровождался переводом на разговорный язык местечек.

Например, в русском варианте того же «Заколдованного портного» (в переводе М. Шамбадала) вместо древнееврейских фраз использованы церковнославянские. Это отчасти сохраняет стиль оригинала, но лишь отчасти, поскольку в русской культуре не существовало аналогов ни талмуд-торы, ни хедера.

Кстати сказать, труднее всего подобные произведения Шолом-Алейхема переводить именно на иврит. Как воспроизвести стилистический скачок от высокого к простонародному? Чем заменить идиш? Пересказывать библейскую «Песню песней» на современном израильском армейском сленге? Шолом-Алейхем не просто любил иврит, он относился к этому языку трепетно и придавал переводам на него своих произведений огромное значение, но подавляющее большинство таких переводов выполнил не он сам, а другие авторы, прежде всего, его зять Ицхак Дов Беркович. Израильтяне, предпочитающие читать на иврите, знакомы с произведениями Шолом-Алейхема, как правило, именно по переводам Берковича. Несмотря на то, что оригинальное ивритоязычное литературное наследие Шолом-Алейхема занимает в его творчестве достаточно скромное место, на иврите он тоже создал свой неповторимый языковой стиль.

 

Впервые предлагаемый вниманию русскоязычных читателей рассказ «Возносятся и падают» не является в этом отношении исключением. Шолом-Алейхем часто прибегает к приему «мозаичного цитирования» Танаха, Мишны и Талмуда, что, несомненно, доставляло дополнительное эстетическое наслаждение ивритоязычным читателям начала ХХ века, получившим, как и сам автор, традиционное еврейское образование. Как уже было сказано, Шолом-Алейхем включил этот рассказ в так и не написанный цикл «Истории из бейт-мидраша». Здесь широко распространенный в еврейской литературе конца XIX – начала ХХ века[3]прием приобретает особый смысл, создавая атмосферу дискуссии между изучающими Тору. В речь главного персонажа естественно вплетаются цитаты и парафразы из книг пророков, псалмов, книги Экклезиаст, Талмуда. Ощущение присутствия на уроке в бейт-мидраше усиливают талмудические арамеизмы, которыми Шолом-Алейхем заменяет в отдельных случаях нормативные фразы на иврите. Так, например, в оригинале ребе задает вопрос «Что такое удача?» по-арамейски – «май мазала?», а не на иврите («мазаль мау?»).

Помимо этого, Шолом-Алейхем наделяет персонажей рассказа «смысловыми» именами, которые становятся понятны только в контексте традиционной еврейской учености: Пармашта[4], Палтиэль[5], реб Хия[6], Бендит[7]

Велик был соблазн сопроводить сносками (объясняющими происхождение тех или иных фраз и личных имен и вложенный в них автором смысл) сам перевод рассказа. Однако Шолом-Алейхем, он и без комментариев – Шолом-Алейхем.


 


[1]Хибат-Цион (Ховевей Цион) –движение, пропагандировавшее идею возвращения евреев на историческую родину и ставшее идеологической и организационной основой Первой алии в 80-е–90-е гг. XIX века.

[2]Идишизм –движение, ставившее своей задачей развитие национальной культуры на основе языка идиш и сохранения еврейской идентичности в диаспоре путем построения культурно-национальной автономии для евреев.

[3]Прием этот существовал и в средние века. Во время становления современной ивритской литературы им особенно успешно пользовался Ш.-Й. Агнон.

[4]Пармашта – один из сыновей злодея Амана.

[5]Палтиэль – библейский персонаж, за которого царь Шауль отдал замуж свою дочь Михаль, отняв ее у Давида. Став царем, Давид вернул себе Михаль. Согласно Первой книге Царств (25, 44) Палтиэль долго шел за Михаль и плакал из-за того, что ему приходится с ней расстаться.

[6]Реб Хия– кодификатор Барайты. Барайта на арамейском языке означает «внешняя». Это законоустановления Галахи, а также притчи и изречения Агады, не вошедшие в Мишну, кодифицированную р. Иегудой а-Наси. Согласно талмудическому трактату Хулин, всякая барайта, которая не была записана рабби Хией, не может считаться доказательством.

[7]Бендит – разговорная еврейская форма имени Бенедикт. Вероятно, Шолом-Алейхем имел в виду философа Баруха Бенедикта Спинозу.