Виктор Луферов

Одуванчик золотой

ВЕСНА

Ночью лёд прикроет лужи тонкой коркой.
Утром я по ним – в ботинках с хрустом звонким.
И положу кусочек льдинки я за щёку.

Днём мальчишки запускают в небо змея,
Что до солнца долетит он, веря, веря.
И парит на тонкой ниточке мечта.

Бросил фантик в ручеёк, рыжую воду,
Попросил, чтоб он приплыл к твоему дому.
Разве ты моей записки не прочла?

Я пойду босиком по зелёным лужам,
И, наверное, тебе буду я не нужен.
Ну и пусть!

Как я песни пою, ты хоть раз послушай,
А потом и ты зашлёпаешь по зелёным лужам,
И тогда тебе признаюсь, что люблю…
Весну!

1965

ТОВАРНЫЕ

А мне хоть раз в году взглянуть,
А мне хоть раз в году шагнуть
На эту тесную, дрожащую площадку
И за собой туда втащить
Мой верный старенький рюкзак,
В котором котелок лишь да палатка.

А мне на месте не судьба,
Сидеть на месте не судьба.
Ну что ж поделать, если тянет всё в скитанья?
Зовут рассветы и леса,
Зовут дороги; поезда
Кричат: «Давай, кончай с родней прощанье!»

С ветрами снова обнимусь
И всем рассветам распахнусь,
И поделюсь со всеми всем, что есть, по-братски.
Оставлю только лишь себе
Скрип снега в снежном феврале
И для себя собой придуманные сказки.

И рассядутся сороки мажорным трезвучьем
На звенящих струнах проводов.
Будет мало километров от начала пути
И так много до пыльных городов.

И белым сусликом мелькнёт
Который год скитаний год,
Как белый столб километровый у дороги.
В который раз весна придёт,
Листвой карманы мне набьёт,
Усталостью нальёт мне ноги.

Но рассядутся сороки мажорным трезвучьем…

1966

ПЛАЧ КОЛОКОЛОВ

Не звонят на Руси колокола,
Паутина рты звенящие закрыла.
Небо с плачем бьётся в купола,
Опустившие надломленные крылья.

По ночам, по ночам умирают седые звонари.
По ночам, по ночам, не дождавшись новой огненной зари.

К позабывшему их Богу обращаясь,
Церкви подняли ладони крестов.
А на стенах отсыревших догорают
Фрески старых русских мастеров.

По полям, по лесам церкви подняли ладони крестов.
По полям, по лесам из разбитых куполов несётся стон.

И церквей замшелые ступени,
Запах ладана, неуловимый сон.
И людьми нераскрываемые двери
Позабыли колокольный звон.

По ночам, по ночам умирают седые звонари.
По ночам, по ночам, не дождавшись новой огненной зари.

1966

ВОЛШЕБНОЕ СЛОВО

В какой земле, не помню, жил злой и глупый принц.
Он требовал почтения к себе от прочих лиц.
При том он был писуля, изрядный графоман,
Но знать не знал он точно, зачем язык нам дан.

И не любил поэтов он за острые слова –
И при удобном случае летела голова.
Но появился в царстве учёный и поэт,
И он сказал поэтам: «Я вас спасу от бед.

Не знает принц, что можно глаголом жечь сердца,
А я могу глаголом сжечь любого подлеца».
И он сказал то слово – и принц тотчас сгорел,
И всяк, кто был поэтом, тот радостно запел:

«Слова скрывают то, чего цари не знают!»

1968

ЗАКЛИНАНИЕ

Ополчись! Пусть закроет всё небо, как стая грачей,
грива чёрных волос.
Ополчись! Две руки пусть меня обовьют.
Лебедь белый плывёт.

Ополчись! Видишь: стая волчиц по снегам за оленем.
Ополчись! Что ж ты вечно молчишь?
Под оленем закатом снега заалели.

Ополчась всем, что женщина в мире умеет, хоть на час,
не молчи.
Твоё солнце не греет.
А кувшинки на дальних болотах уже не горят.

1968

ПОЖАР

Пожар! Пожар! Сирены воют, и красные машины мчат.
Вот дом горящ, и люди в касках, команды резкие звучат.
Что там случилось, в чём причина? Злопамятный разгул страстей?
Игра детей? Несчастный случай? А может, недосмотр властей?

И, как горящий сумасшедший, огонь бросается в окно.
Разносчиков всех происшествий, зевак внизу полным-полно.
Но вот брандспойты бьют, как пушки, стихает пламя, тает дым.
И разбегаются зеваки рассказывать о виденном другим.

А я на том пожаре не был.
Сейчас ведь многое горит.
Один знакомый говорит:
«Всё врут зеваки про пожар.
Там чья-то вспыхнула душа».

1969

ИГЛА

В ушко иголки золотой мне золотую нить не вдеть,
А песню лучшую свою я спел, и лучшей мне не спеть.

В ушко серебряной иглы не вдеть серебряную нить,
Чтоб сердце женщины одной с своим навек соединить.

Причины для печали есть, но их не больше, чем у всех,
К тому же на свою судьбу мне всё же жаловаться грех.

Ведь кроме песен и любви – золотошвейного шитья –
Жизнь дарит столько, не скупясь, разнообразного житья.

И лишь не дарит от щедрот ни дня, ни часа про запас,
Судьбы коротенькая нить, её мне хватит в самый раз,

Чтобы, без промаха продев в стальную вечную иглу,
Сшить самым прочным в мире швом
рожденья свет и смерти мглу.

Золотошвейное житьё…

1970

СЛЕЗИНКА

И запредельная нужда не привела бы меня к рынку,
Где б мог продать за миллион я мамину одну слезинку.

Её храню я в тайнике, закрыта потайная дверца,
Храню – и потому храним, покуда бьётся моё сердце.

1970

ОРЛЁНОК[1]

Из страшного военного железа
Мы музыку свободы извлекли
И в смутный час мы заглянули в бездну,
А бездна – в нас – мы взгляд не отвели.

Не зря, не зря нам крылышки надежды
Топорщили одежду на спине.
Железный лязг – уже не тот, что прежде,
И солнце бьёт сквозь трещины в стене.

Теперь перекочуют в наши сны
Три дня, три ночи нашей славы
Не возомним, что мы теперь сильны
И не забудем, как мы были слабы.

Орлёнок, позади – колючка ржавой зоны –
Безвинно павших целая страна…
На чешуе имперского дракона
Мы высечем погибших имена.

Не делай никого, о жизнь! героем модным,
Но высшую даруй нам из наград:
Свободно жить в отечестве – свободном
От низкой лжи и честных баррикад.

Кто скажет, что нас ждёт?[2] Рассыпались границы,
Но выбор сделан, мир открыт – гляди:
На память я беру перо бесстрашной птицы.
Орлёнок, клетка сломана, лети![3]
август 91 – 10 августа 2003 г.

ОДУВАНЧИК[4]

Одуванчик золотой,
Не вчера ли был твой праздник?
Вплёл в венок тебя шутя
Мальчик, маленький проказник.
Одуванчик золотой!..

А сегодня в сетке дня
Нет загадочней улова:
Ну когда же ты успел
Стать таким седоголовым?..
Одуванчик золотой!..

Превращений тайный дух,
Будь мне братом, будь мне другом
В дни переселенья душ,
В дни, когда летит над лугом
Одуванчиковый пух:

«Справа – ангел, слева – бес..
Что покой нам или буря…
Звёзды нам укажут путь…
Мы лазутчики лазури,
Расшифровщики небес.

Завершая новый круг,
Подчиняясь[5] высшей воле,
Воду и огонь пройдём,
Прорастём на диком поле
Без печали и без мук.

Час пробьёт – душа твоя
Вылетит из ржавой клетки.
С высоты небес Земля –
Зеленец на тёмной ветке
Древней ветке бытия…»

Память ниткою живой
Дни сшивает, воскрешая
Позабытое давно:
Детства луг… осколок рая…
Одуванчик золотой…

20 января 2005 г.[6]

*   *   *[7]

Братья мои и сёстры, чем оправдать мне доверие ваше?
Или не оправдываясь – брать, раз дают, как своё?
Быть живым – счастье, но никого сия не минует чаша,
Каждому из нас придётся[8] испить из неё.

Неужели всё дело в песенках-незабудках, в голубых цветочках[9],
В этих бабочках эфемерных,
чью красоту определяет слов пыльца?!
Мне близок путь одинокого воина, но есть и расхождения точка:
Он предпочтет одинокую смерть,
но не сотрёт боевой окраски с лица.

И мне остаётся одно: зная, что не удержать душу взáперти,
Повторять вслед за пророками,
что дух – бессмертен, что смертна – плоть,
А вслед за нищими, подаянье просящими с паперти,
Повторять: братья мои и сёстры, храни же вас всех Господь!

28-29 сентября 2006 года

*   *   *[10]

Друзья, у меня обгорает наружная обшивка, кожа, видимо, я слишком быстро лечу сквозь околоземное пространство. Явление редкое и потому плохо изученное, но к чему это может привести – вспомните, что произошло с «Шаттлом» или с Тунгусским метеоритом…
Так что надо успеть привести в порядок записи в бортовом журнале; бутылка, с запиской друзьям и близким, уже готова и залита сургучом. Всё остальное – после расшифровки – в чёрном ящике.
Шутка? Конечно! А как ещё говорить о таких вещах?!

29 сентября 2006 г.

P. S. Я встречал жителей Земли с расстройствами крови – и водосистемы, с поломкой нервной системы до степени полного безумия, с выходом из строя опорно-двигательного аппарата до полного прекращения движения, короче, чего только не происходит с нами, летящими на нашем шарике сквозь бездну Космоса!

*   *   *

Апрель рассыпал тысячи зеркал,
Летит с небес поток сияющего света,
Нашёл ли я всё то, что я искал?
«Ищи в себе» – и я в себе ищу ответа.

Вот кромка чёрная, край гибельной воды,
И твердь – как хлябь, в душе – такая же распутица,
Незримый узел тесной духоты
Весна развяжет – вот и вдох, листва распустится.

Я повернусь спиной к Москва-реке,
Лицом туда, где ткань живых событий
Сплетает жизнь, где в тайном узелке
Сплелись и наших судеб тоненькие нити.

Там ты бежишь вдоль каменных домов,
Дурным предчувствиям и снам не потакая,
Как вдоль гряды вечерних облаков
Порой бежит, бежит каёмка золотая.

Пора сдавать убыточный баланс
Уже не мальчик, а всё те же шерри-бредни,
В Москва-реке топи, топи балласт,
Свой музыкальный монастырь, свой дебет-кредит.

Гружёной баржей жизнь моя идёт,
И я пейзаж уже давно собой мозолю.
Жизнь обгоняет смерть, сводя с ней счёты,
Та – бьёт вдогон, темнит, в глаза нам сыпет солью.

Ну и на что я здесь претендовал?
Уж, видит Бог, что не на царскую корону.
Я часть души Остоженке отдал,
Другая часть давно в Нагатинском затоне.

А память глубже, чем река. В ней свет и мгла
Перемешались. Я не знал путей окольных.
Где наша юность на развалинах жила,
Теперь там девочка звонит на колокольне[11].

Динь-динь!
Динь!
Динь!
День!
День!
День!


  1. В рукописи рядом с названием приписка: «Погребальный марш!».

  2. «Кто скажет, что нас ждёт? Рассыпались границы..» – так на студийной записи. В рукописи: «Не знаю, что нас ждёт – рассыпались границы…»

  3. Внизу приписка: «Может ли быть, что уже 12 лет с тех пор прошло, как я катил к баррикадам какую-то трубу, а потом ходил туда 2 ночи и заболел. Катя была на выезде».

  4. В рукописи названия нет. На концертах Виктор иногда не объявлял, иногда объявлял как «Одуванчик золотой». Екатерина, вдова автора, считает, что песня называется «Одуванчик».

  5. В рукописи – «Повинуясь», но последние годы Виктор пел «Подчиняясь».

  6. Внизу, под датой, приписка: «А когда начато, не помню… давно!»

  7. Виктор объяснял, что песня должна исполняться под колёсную лиру (старинный струнный инструмент нищих и бродяг). Поэтому, когда колёсную лиру принести на концерт не удавалось, читал её как стихотворение.

  8. На диске «Лестница в небо» (2006): «Каждому из нас суждено будет…».

  9. Вариант исполнения (так же и в рукописи): «Жизнь – как песня-незабудка, в маминых глазах, в голубых цветочках / В драгоценных бабочках, чью красоту определяет слов пыльца».

  10. Концовка текста, записанного на отдельном листке и посвящённого Алексею Дунцу. Сохранена графика абзацев рукописи.

  11. В юности Виктор вместе с Владимиром Бережковым облазили множество московских колоколен, которые в те годы стояли в развалинах. Особенно им запомнилась колокольня Новоспасского монастыря, одна из самых высоких в Москве. Выросла Полина, старшая дочь поэта, и научилась звонарному делу.

    …Отпевали Виктора Луферова в храме Сорока Севастийских мучеников, рядом с упомянутой колокольней. По окончании службы раздался колокольный звон. Это звонила Полина…