Марк Зайчик

Июнь 1967 года. Тбилиси

И. Е. Гельбаху

Мой чудный новый друг, приехавший в Бат-Ям жить из далекой Канберры, а до этого процветавший в солнечном Сухуме, поведал мне историю, которую я просто обязан пересказать. Прошу извинить за самонадеянность, но предположу, что эти незамысловатые русские слова вызовут у вас известный отклик и сочувствие. А возможно, даже слезу, кто знает?!

Нового друга моего все называют Сухум, ударение на втором слоге. Также буду называть его здесь и я: Сухум, брат, Сухум…

Это всего лишь интерпретация его добродушного, сентиментального и, безусловно, правдивого повествования. Пересказ, конечно, не отражает кавказского обаяния этого горбоносого яркого человека со странным именем Сухум, который видел в юности самого генерала Мамулова, точнее, его густую тень на первом этаже двухэтажного особняка из красного кирпича на сухумской улице Церетели.

Рядом с Мамуловым жила семья грузинских евреев Ефремашвили. Напомню, Степан Мамулов, рослый грузинский армянин, был заместителем всесильного наркома Л. П. Берия. Степан Соломонович Мамулов уже отсидел свои пятнадцать лет во Владимирской тюрьме за близость к власти и другие проступки, достаточно ужасные. За всё это расплатилась потом семья, точнее, два сына Мамулова: Жорик (умер от рака мозга) и Лаврик (погиб в аварии), согласно Сухуму. Об этом уже в другой раз.

Так вот, 11 июня 1967 года мой друг Сухум, ашкеназский юноша, выросший на Кавказе, сидел с другом в кафешантане неподалеку от площади Ленина в городе Тбилиси. Мой друг Сухум учился на пятом курсе физмата ТГУ; он отдыхал от учебы в скудной, но популярной забегаловке, которую очень любили местные жители всех возрастов. Мой друг встретился с приятелем по имени Малхаз на углу, и они, не сговариваясь, пошли в это малозаметное место с платаном в железной ограде на краю тротуара.

Кафе называлось среди завсегдатаев «У мамы Норы», а так, в официальной советской действительности, «Подснежник». Почему «Подснежник», зачем «Подснежник», никто не знал и знать не хотел. Это Тбилиси, братья, здесь тогда много говорили, но вопросы задавать не по делу не любили.

Как там сейчас всё происходит, неизвестно, другая страна, другой мир, другие люди. Но тогда они были вот такими.

Было очень жарко. Друзья спустились на три стоптанные ступеньки из мягкого камня вниз с тротуара и оказались в большой зале с низким потолком.

Все было окутано сизым дымом, играла музыка, хозяин стоял в окне кухни, показывая рыжеватые кисти рук, твердые суставы и мускулистые кирпичные плечи.

В дальнем углу сидели в дыму люди в плоских кепках. Они играли в нарды, слушали музыку батумского мужского хора из репродуктора, опрокидывали стаканчики с вином и лениво жевали бараний шашлык. Складывалось впечатление, что эти люди сидели здесь с какого-нибудь 1913 года, не замечая происходящего вокруг и, конечно же, нисколько не участвуя в нем. Так оно и было на самом деле. Кто им был указ. Уж конечно, не Мамулов и его босс.

«Я их не видел, не вижу, не помню и не знаю, – сказал как-то моему другу небритый низколобый человек непонятного возраста. – Кто они мне, скажи, а?!», – спрашивал он почти угрожающе.

Но он не угрожал моему другу Сухуму, это было незачем, человек и так был в законе. Закон ему был не писан. Все ему всё несли сами и просили, чтобы он только взял. Речь шла о материальных ценностях, полученных торговлей, цеховым производством, нарушением социалистической законности, коррупцией и другими противозаконными действиями.

Иногда он принимал принесенное, иногда отказывался от подарков. И тогда тот, кто так неудачно приносил Арчилу, а его звали Арчил, бледнел и, бормоча что-то под нос, исчезал в дыму, обещая вернуться позже. Арчил смотрел ему вслед и разводил толстыми руками, мол, «как так можно жить таким вот непонятным людям». И собранным жестом бросал кости, ему всегда выпадало то, что необходимо для победы, он был победителем от рождения. Верный подручный Хвича, который кривым указательным пальцем мог пробить сиденье венского стула, приносил ему чакапули в дорогой тарелке, которую рыжий хозяин держал для избранных. Ложки были мельхиоровые, нож – серебряный, хлеб – тбилисский, горячий, неподражаемый.

Увидев моего друга и его товарища Малхаза, Арчил поднялся в своем углу и громко сказал:

– Ну, где ты пропал, Сухум, а?! – он сделал приглашающий жест рукой.

Когда мой друг и его товарищ приблизились, Арчил шагнул им навстречу и обнял, как родных и любимых, двумя руками.

– Шестой день пьем за здоровье братьев евреев и великого Израиля, за победу и красоту, – сказал он громко.

Вся чайхана поднялась на ноги, и все громко сказали: «За красоту и братьев евреев, чтобы они всегда побеждали!». И все выпили, и потом еще раз.

Затем хозяин принес бутыль красного вина литра на четыре и поставил на стол перед моим другом:

– Пейте, братья, на здоровье, это из Кахетии.

Продолжалась это всё очень долго. Мой друг, привычный и тогда молодой парень, который мог много выпить и съесть, чувствовал усталость и тяжесть, но держался он хорошо. Его товарищ евреем не был, но это не значило ничего. Они оба стояли на ногах с трудом. Только Арчил был свеж и бодр. Хозяин принес хинкали, свежий сок которых и ложечка абхазской аджики со стаканом острейшего томатного напитка освежили их.

– Подробности ты знаешь, Сухум? – спросил Арчил. Мой друг сказал, что не знает, потому что радиоприемник, а у него был самый лучший приемник в округе, тогда не принимал в Тбилиси другие страны – всё было заглушено и запятнано.

Газеты писали о горящих еврейских городах и бегущих в разные стороны сломя лысые головы израильтянах… Но слухами земля полнится, томные и темпераментные грузины всё знали, абсолютно всё.

– Отец позвонил из Астрахани, где он в командировке, и рассказал, что ребята взяли Синай и Старый Город Иерусалим, все счастливы, молятся Богу, рыдают от радости, Арчил, – сказал мой друг Сухум взволнованно.

– Скажи мне Сухум, что это за имя такое – Гур? – спросил Арчил.

Сухум не знал наверняка, но предположил, что, наверное, это сокращение от фамилии Гуревич, что может быть еще, а?

– Верно, – сказал Арчил, – верно, как я не сообразил. Этот тот полковник, который взял Иерусалим, понимаешь, Сухум?! Мота его звать, понимаешь, Сухум. Завтра освобожу от выплаты нашего Гуревича, пусть отдыхает в честь геройской фамилии, пусть увеличиваются его джинсовые ашкеназские доходы. Может, они родственники вообще… Как ты думаешь, Сухум, я принял правильное решение?

Арчил пристально посмотрел на Сухума, став похожим на коварного, опасного разбойника, которым он и был в жизни.

Сухум не мог позволить себе оценить поведение старшего по возрасту и положению человека и только слегка кивнул, что, конечно, было правильно.

Потом был еще тост за еврейский вечный Иерусалим.

– Это все были замечательные люди, я их запомнил навсегда, – сказал сейчас Сухум. Замечу, что он совершенно не наивный человек, этот Сухум.

Он прагматичен, жестковат и рационален, как и полагается человеку, занимающемуся литературой, потому что иначе нельзя.

Для непосвященных или позабывших напомню, что всё это происходило на другой день после завершения Шестидневной войны на Ближнем Востоке, которую безоговорочно выиграли евреи, несмотря на свое одиночество и некоторое отстраненное равнодушие остального мира.

И тут пришел хозяин, муж незабвенной Норы, и хриплым голосом сказал, перекрывая музыку, на весь зал:

– Кто здесь Сухум, а? Ему телеграмма.

Люди смолкли, и хозяин прочел в тишине: «Дорогой брат! Как поется в великой песне, над небом голубым есть город золотой… Гордимся победами евреев, чтобы они множились и благословлялись. Пусть будет жив и свят Израиль всегда. Обнимаем тебя, дорогой Сухум, живи счастливо. Твои Шукри, Бесо, Авто-Автандил, Яго».

Все стали подходить к Сухуму и поздравлять его, желать счастья и побед. Подошел незабвенный Марлен, лучший пистолетчик Союза, подошел Чуга, рыцарь без страха и упрека, с лучшим прямым правым ударом в республике, подошел Марк, просто ученый добрый человек, подошли и другие, счастливые и смеющиеся.

На дворе была в разгаре советская суровая, но справедливая русская власть, которая тогда, подчеркнем, тогда была против евреев и Израиля. Мы не судим власть, не дай Бог, не осуждаем, у власти свои понятия, свой взгляд, своя жизнь и ее длительность. Любимой народом власти коммунистов исполнилось пятьдесят лет в тот год. И с тех пор прошло пятьдесят лет ровно, автор обожает такие совпадения.

– Лучше людей, чем в той чайхане Норы в городе Тбилиси, а я прожил уже долго, я не встречал, не знал, – сказал мне друг Сухум. – Ну, может быть, видел в Израиле пятерых таких же замечательных. Двоих человек в Иерусалиме, одного в Бней-Браке, одного в Нагарии и одного, вполне возможно, в Хайфе, но этот хайфчанин все-таки под вопросом. Я понимаю, что были разные люди в том прокуренном зале, я не обобщаю, я не наивен, как ты знаешь. Никого не сужу, не учу и, конечно, не обобщаю. Забыть всего этого я не могу. Я понимал тогда, что обязан все это запомнить, и запомнил всё и всех.

– Да и Арчил, конечно, не цадик вовсе, – подсказал я Сухуму, наверное, не к месту.

– Да, он не цадик, – согласился Сухум.

2017

От редакции:

Автор рассказа сообщил, что отдает себе отчет в некотором несоответствии в датах, присутствующих в тексте, и попросил оставить это писательское своеволие без изменений.