Эли Корман

I. ЕХАТЬ ПОДАНО

Стиль «правдивого повествователя» (ПП) может меняться. Он может быть отвлечённо-точным: «В час жаркого весеннего заката на Патриарших прудах появилось двое граждан. Первый из них …». Может быть взволнованно-сочувственным: «Даже у меня, правдивого повествователя, но постороннего человека, сжимается сердце при мысли о том, что испытала Маргарита, когда пришла на другой день в домик мастера…». Может, оставаясь (или, вернее, притворяясь) взволнованно-сочувственным, быть ироничным: «Помните, Амвросий? Ну что же спрашивать! По губам вашим вижу, что помните. Что ваши сижки, судачки! А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики? Шипящий в горле нарзан?! Но довольно, ты отвлекаешься, читатель!» Может быть провидчески предсказывающим, то есть содержать словечки-намёки, словечки-предсказания: «Он остановил взор на верхних этажах, ослепительно отражающих в стеклах изломанное и навсегда уходящее от Михаила Александровича солнце…».

Но каким бы ни было слово ПП, оно всегда – слово постороннего, пусть даже сверхъестественно информированного постороннего. Оно не есть творящее слово Творца, сказавшего: «да будет свет». И стал свет.

Но, кажется, в одном случае слово ПП всё же является творящим, причём ПП об этом не знает. Речь идёт о следующем отрывке из главы «Погоня»: «Иван оборвал пуговицы с кальсон там, где они застегивались у щиколотки, в расчете на то, что, может быть, в таком виде они сойдут за летние брюки, забрал иконку, свечу и спички и тронулся, сказав самому себе:

– К Грибоедову! Вне всяких сомнений, он там».

Выделенное нами слово имеет дополнительный смысл, которого ПП, кажется, не замечает. Ну, замечает или нет, но в тексте сразу же появляются грузовики: «Город уже жил вечерней жизнью. В пыли пролетали, бряцая цепями, грузовики, и на платформах их, на мешках, раскинувшись животами кверху, лежали какие-то мужчины».

Казалось бы: ну что тут такого, обычная городская зарисовка. Но дело в том, что в дальнейшем во всех случаях, когда нам, читателям, доподлинно известен способ доставки больных в клинику Стравинского, этим способом оказывается – грузовик. Таких случаев всего три, перечислим их (по порядку появления в тексте):

1. На грузовике привозят в клинику Ивана – хотя у Грибоедова дежурят не шофёры, а извозчики. И на грузовике же возвращается в Москву Рюхин.

2. Рассказывает Мастер: «Я знал, что эта клиника уже открылась, и через весь город пешком пошёл в нее… За городом я, наверно, замерз бы, но меня спасла случайность. Что-то сломалось в грузовике, я подошел к шоферу… и, к моему удивлению, он сжалился надо мной. Машина шла сюда. И он повез меня».

3. «Через четверть часа к решетке в Ваганьковском подъехали три грузовика, и на них погрузился весь состав филиала во главе с заведующим <…> Ехали… за город, но только не на экскурсию, а в клинику профессора Стравинского».

Любопытно, что грузовиков, перевозящих больных, оказывается, таким образом, пять – по числу членов дьявольской делегации, посетившей Москву.

Итак: стоило ПП употребить слово тронулся, с его специфическим «теневым» смыслом, как это слово притянуло к Ивану грузовики, сделало их видимыми и доступными ему. Грузовики как бы предлагают Ивану подвезти его в клинику.

Подобным творящим потенциалом обладает в «М и М» ещё одно, как минимум, слово – чёрт – особенно в составе различных устоявшихся выражений. Так, когда в главе «Беспокойный день» Прохор Петрович кричит: «Вывести его вон, черти б меня взяли!», а Бегемот отвечает: «Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!» – то Бегемот действительно исчезает из кабинета (выводится вон), но и Прохор Петрович исчезает из костюма (черти взяли).

Но только с Прохора Петровича какой спрос? Начальник, одно слово… А вот от правдивого повествователя мы вправе ожидать более аккуратного обращения со словами.

Но, собственно, дело не столько в неаккуратности ПП, сколько в том, кто ею воспользовался? Кто сделал неосторожно употреблённое слово тронулся – творящим? Кто сопряг ПП с грузовиками? Ведь они – ПП и грузовики – действуют в разных временах.

Время ПП – время наррации, будущее по отношению к событийному московскому. Событийное же московское, наоборот, прошлое по отношению ко времени наррации, что выражается формами прошедшего времени глаголов в речи ПП: «появились двое граждан», «оборвал пуговицы с кальсон».

Что же получается? В нарративном, «будущем» времени ПП неосторожно употребил слово «тронулся». Воспользовавшись этим, кто-то послал в Москву, в поле зрения Ивана Бездомного, грузовики – в уже прошедшем, свершившемся времени!

Иными словами, некий могущественный незнакомец вмешался в прошлое и изменил его!

Кто же это? Одно из сознаний высокого уровня?[1] Или – Воланд?

Оставим вопрос открытым.

II. КВАРТИРА-ПРЕДТЕЧА И УКАЗАТЕЛИ

В той же главе «Погоня», щедрой на всякого рода загадки, Иван оказывается в странной, загадочной квартире 47 в доме № 13 – предтече «нехорошей квартиры» № 50. Хотя квартире-предтече посвящено всего семь абзацев, но её романная роль очень велика: многие явления, с которыми мы будем постоянно сталкиваться в тексте «М и М», берут своё начало именно в этой странной квартире. Некоторые из этих явлений мы назовём, но сначала отметим, что странность, необычность, загадочность квартиры 47 не выставляются напоказ, как это имеет место для «нехорошей квартиры» (вот на сей счёт типичное заявление ПП: «Надо сказать, что квартира эта – № 50 – давно уже пользовалась если не плохой, то, во всяком случае, странной репутацией»), а умело маскируются – столь умело, что сам факт маскировки разглядеть нелегко. Так, в главе «Шизофрения, как и было сказано» Ивана «допрашивает» врач – весьма толковый и понятливый. Вот фрагмент «допроса»:

«– Так. Какие же меры вы приняли, чтобы поймать этого убийцу? <…>

– Меры вот какие. Взял я на кухне свечечку…

– Вот эту? – спросил врач, указывая на изломанную свечку, лежащую на столе рядом с иконкой перед женщиной.

– Эту самую, и…

– А иконка зачем?

– Ну да, иконка… – Иван покраснел, – иконка-то больше всего их и испугала, – он опять ткнул пальцем в сторону Рюхина, – но дело в том, что он, консультант, он… будем говорить прямо… с нечистой силой знается… и так просто его не поймаешь.

Санитары почему-то вытянули руки по швам и глаз не сводили с Ивана».

Замечательный фрагмент! Всё так жизненно, так захватывающе интересно… Но вот только разговор незаметно ушёл в сторону от опасной темы – от загадочной квартиры. Вот как это произошло: «Взял я на кухне свечечку», сообщил Иван. Врач ухватился за слово «свечечка», а вот слово «кухня» почему-то оставил без внимания.

Ладно, пусть оставил. Таким образом, у врача вроде бы получается, что кухня находится в квартире Ивана. Но тогда почему же врача не посещает сомнение: с какой стати Иван, известный поэт и, надо полагать, атеист, держит у себя в квартире церковную свечу и иконку?

А в главе «Поединок между профессором и поэтом» Ивана допрашивают уже дважды: сперва «две женщины и один мужчина, все в белом» («В заключение попросили рассказать о вчерашнем происшествии на Патриарших прудах, но очень не приставали, сообщению о Понтии Пилате не удивлялись»), а затем и сам Стравинский. И всё равно: существование загадочной квартиры, куда Иван зачем-то ворвался, не выявляется!

*   *   *

Теперь, как обещали, назовём некоторые интересные явления, связанные с квартирой № 47.

1. Магия чисел. Дом имеет «чёртов номер»: 13. Номер же квартиры подобран таким образом, чтобы выполнялось соотношение:

13 + 47 = 12 х 5, где «5» – это одновременно и возраст девочки, открывшей дверь, и число членов дьявольской делегации, посетившей Москву: Воланд, Азазелло, Коровьев, Бегемот, Гелла. «12» же – это каноническое «особое» число. Впервые появившись в связи с загадочной квартирой № 47, чёртово число 13 (наряду с другими нумерологическими фокусами) пышно расцветает в дальнейшем[2].

2. Теперь поговорим о девочке, открывшей Ивану. Вообще-то дети – нечастые гости в прозе Булгакова. Но уж если появляются, то, как правило, мальчики.

В том же «М и М», в главе «Полёт», во время разгрома в доме Драмлита, появляется мальчик лет четырёх, и Маргарита его успокаивает. В рассказе «Псалом» мальчик Славка – одно из главных действующих лиц. Правда, в рассказе «Стальное горло» есть девочка Лидка. Но, во-первых, это не совсем рассказ, а с элементами очерка. Во-вторых, Лидка в нём – персонаж страдательный: не действующий и не говорящий. Что и говорить: мальчики Булгакову лучше удаются!

Так почему же дверь Ивану открывает – девочка?

Потому что девочка эта – не булгаковская, а достоевская: девочка-цитата. И пришла она из «Преступления и наказания», из раздела VI части шестой, а именно – из последнего, третьего сна Свидригайлова.

Свидригайлову снится, что ночью в тёмном гостиничном коридоре он обнаружил «ребенка – девочку лет пяти, не более, в измокшем, как поломойная тряпка, платьишке, дрожавшую и плакавшую». Но затем, по ходу сна, с девочкой происходит метаморфоза: «…ее губки раздвигаются в улыбку; кончики губок вздрагивают, как бы еще сдерживаясь. Но вот уже она совсем перестала сдерживаться; это уже смех, явный смех … это разврат, это лицо камелии, нахальное лицо продажной камелии из француженок. Вот, уже совсем не таясь, открываются оба глаза: они обводят его огненным и бесстыдным взглядом, они зовут его, смеются…»

Ивану предстоит конфузная сцена в ванной, вот почему появляется девочка-оборотень. Иными словами, девочка помимо сюжетной роли (открыть дверь звонившему) играет роль указателя на некое последующее событие.

*   *   *

Назовём другие указатели:

«За одной из дверей гулкий мужской голос в радиоаппарате сердито кричал что-то стихами» – это указатель на пушкинскую тему («из подвалов и дворов вырывался хриплый рев полонеза из оперы “Евгений Онегин”; «невыразимо почему-то его мучил вездесущий оркестр, под аккомпанемент которого тяжелый бас пел о своей любви к Татьяне»; «чугунный человек на постаменте», попавшийся Рюхину при его возвращении из клиники Стравинского; отрывки из «Скупого рыцаря» в исполнении артиста Куролесова; город Пушкино, куда якобы ездил Лиходеев);

десяток потухших примусов на кухне есть указатель на примус Бегемота, орудие поджога;

«на полке над вешалкой лежала зимняя шапка, и длинные ее уши свешивались вниз» – это есть указатель на тему «Головные уборы» (или, выражаясь иначе, «Покрытые головы»), которой будет посвящён весь следующий раздел;

сама эта загадочная квартира есть указатель на «нехорошую квартиру» № 50.

Указатели могут встречаться и вне квартиры № 47. Так, лампочка под крышей летней уборной есть указатель на молнии в небе, коими будет сопровождаться избиение Варенухи (а они символизируют свет с небес, ослепивший Савла на пути в Дамаск[3]).

Прощение Фриды есть указатель на прощение Пилата (« – Повторяется история с Фридой? – сказал Воланд»).

Отметим одно любопытное свойство указателей: указатель подобен объекту, на который указывает (так, лампочка под крышей и молния в небе объединяются понятием «свет сверху»).

III. ДЕЛО В ШЛЯПЕ

Сценарий «Шея»

Шляпа Берлиоза упоминается уже во второй фразе романа: «свою приличную шляпу пирожком нёс в руке».

И больше – нигде. А вот это уже странно.

Когда Берлиоз расплачивался за абрикосовую, продолжал ли он держать шляпу в руке?

«Однако постепенно он успокоился, обмахнулся платком и, произнеся довольно бодро: «Ну-с, итак…», – повел речь…». Много ли толку от обмахивания платком? Не проще ли, не лучше ли было обмахнуться шляпой?

«Берлиоз … подбежал к турникету и взялся за него рукой. Повернув его, он уже собирался шагнуть на рельсы…». А где была при этом шляпа? На голове?

Когда «круглый темный предмет» скатился с откоса и «запрыгал по булыжникам Бронной», где была шляпа?

Где она была, когда «на трех цинковых столах лежало то, что еще недавно было Михаилом Александровичем»? На первом столе лежало тело, на втором – голова, «на третьем – груда заскорузлых тряпок». Тряпки-то в наличии, а вот что со шляпой?

Еще не украли голову из грибоедовского зала, но шляпу с этой головы уже украли – из текста.

Конечно, это недоработка Булгакова. Но недоработка гениальная, исполненная глубокого смысла. Дело в том, что Берлиоз приговорён к смерти через отсечение головы. Над приговорёнными совершается перед казнью некий ритуал, некая подготовительная операция. Например, из очерка И. С. Тургенева «Казнь Тропмана» мы узнаём, что в рамках этого ритуала отрезают ворот рубахи осуждённого, а голову стригут. Так вот, исчезновение шляпы Берлиоза есть подготовка головы к отсечению! Берлиоз приговорён к смерти, поэтому он снял шляпу ещё до начала романного действия (либо вообще её не надевал).

Берлиоз и Поплавский – родственники. При описании каждого из них используется слово «приличный»: «свою приличную шляпу пирожком нес в руке» и «в числе других вышел приличный пассажир с маленьким фибровым чемоданчиком в руке». И то, что происходит в пятницу с приличным Поплавским и его шляпой, есть сниженная, карикатурная копия того, что произошло в среду с Берлиозом и его приличной шляпой. Правдивый повествователь упоминает шляпу экономиста только один раз («Могу ли я видеть председателя правления? – вежливо осведомился экономист-плановик, снимая шляпу и ставя свой чемоданчик на порожний стул»), после чего о ней забывает – совершенно так же, как в случае с председателем МАССОЛИТа. Но если в среду забывчивость ПП нужна была для того, чтобы колесу трамвая было удобнее проехаться по шее Берлиоза, то в пятницу она нужна, чтобы Азазелло сподручнее было «крепко и страшно» ударить Поплавского жареной курицей – опять—таки по шее.

И смешались времена в доме Облонских! Ведь забывчивость ПП относится ко времени наррации, а колесо и курица – к событийному (или, если угодно – к двум событийным: за среду и за пятницу).

У меня зазвонил телефон

Не менее интересная, хотя совсем в другом роде, история происходит с кепкой Варенухи. Выбежав из кабинета Римского, Варенуха «нырнул в свой кабинетик, чтобы захватить кепку. В это время затрещал телефон», и администратора проинструктировали насчёт телеграмм. Подчеркнём важный момент: как только администратор захотел надеть кепку, так нечистая сила предупреждает его: никуда не ходи! И, стало быть, не надевай кепку! – таков скрытый смысл предупреждения.

Варенуха предупреждение проигнорировал, в результате его избили, а «кепка слетела с головы администратора и бесследно исчезла в отверстии сиденья».

Но когда в полночь Варенуха вошёл в кабинет Римского, он опять был в кепке: «И Варенуха, не снимая кепки, прошел к креслу и сел по другую сторону стола»! Скорее всего, это опять-таки недоработка Булгакова, на сей раз уже не гениальная. Но не исключено, что недоработки нет, а что нечистая сила сознательно и «с ведома Булгакова» снабдила Варенуху кепкой – для маскировки, то есть чтобы Римский не сразу понял, что с администратором не всё в порядке.

Так или иначе, но символически эпизод избиения Варенухи соответствует тому, что произошло с Савлом на пути в Дамаск (причём телеграммы соответствуют письмам первосвященника, коими заручился Савл). Но тогда и потерю кепки можно трактовать символически, как отход от прежней веры. И в случае с Иваном Бездомным, чьё купание в Москве-реке символически означает крещение[4], потерю кепки (надо полагать, украденной с прочей одеждой) можно трактовать, как символ отхода – отречения от прежней веры – т.е., безверия. Ношение же головного убора – особенно мужчинами – можно символически трактовать как внутреннюю «ветхозаветность» (иудейский обычай, возникший в эпоху раннего Средневековья, предписывает всем мужчинам, от мала до велика, покрывать голову).

Подобная трактовка кажется уместной и при разборе визита буфетчика в квартиру № 50. Буфетчик «шагнул в переднюю, снимая шляпу. В это время как раз в передней зазвенел телефон». Опять, как и в случае с администратором, звонит телефон! Там Варенуха хотел надеть кепку, тут Андрей Фокич снял шляпу. …Похоже, что любое изменение – предполагаемое либо свершившееся – диспозиции головного убора относительно головы сопровождается телефонным звонком, причём один из участников телефонной беседы – нечистая сила.

Похоже, но не совсем так. Потому что, когда обнаруживший отсутствие шляпы буфетчик вернулся в квартиру № 50, телефонного звонка не было, но зато Гелла подала Сокову – вместе с его шляпой – «шпагу с темной рукоятью». Подача шпаги – вместо телефонного звонка. Словом, нечистая сила каким-то образом фиксирует – телефонным звонком либо как-то иначе – то, что происходит с головными уборами.

Символически визит буфетчика в «нехорошую квартиру» соответствует эпизоду с Ананией и Сапфирой (Деян 5, 1-10). Будучи формально приверженцами новой веры, супруги утаили от апостолов часть своих доходов, то есть фактически не «изменились внутренне». Подобным же образом и буфетчик, считаясь бедным («Ведь вы – человек бедный?»), не сообщил обитателям квартиры № 50 о своих сбережениях, то есть остался «ветхозаветным» – и именно поэтому он вернулся за шляпой, символизирующей «ветхозаветность».

А вот Римский, символически означающий апостола Петра, за шляпой, оставленной в Варьете, не вернулся, а уехал курьерским поездом в Ленинград – как Пётр отправился в странствия, чтобы проповедовать новую веру. Отметим, что и в случае с финдиректором имел место звонок от нечистой силы: «Не звони, Римский, никуда, худо будет».

Интересные примеры связи между статусом головного убора и типом веры (типом поведения) находим в романе Мастера. «Когда истёк четвертый час казни … он <Левий Матвей − Э. К.> впал в ярость… швырнул на землю … украденный нож… раздавил флягу ногою … сбросил с головы кефи… и стал проклинать себя … поносил своего отца и мать…». Тем самым – нарушая пятую заповедь: «почитай отца твоего и мать твою…». Затем Левий «потребовал у Бога немедленного чуда», а когда чуда не произошло, стал Бога проклинать. Надо полагать, эти проклятия пришлись по вкусу Воланду, и «Левий увидел, что все в мире изменилось».

Если бы во времена Пилата существовал телефон, эту историю можно было бы кратко передать так: Левий Матвей позвонил Богу и принялся излагать Ему своё о Нём мнение, не зная того, что трубку взял Воланд.

А вот молодой горбоносый красавец как вышел из калитки в кефи, так в нём и оставался, в нём и смерть принял. И Афраний, исполнитель многотрудных поручений прокуратора, «человек в капюшоне», к капюшону своему очень привязан и старается, по возможности, без него не оставаться. И Пилат с Каифой, когда беседовали в саду, оба были в капюшонах: «Пилат накинул капюшон на свою чуть лысеющую голову и начал разговор» и «Неужели ты скажешь мне, что всё это, – тут первосвященник поднял обе руки, и темный капюшон свалился с головы Каифы, – вызвал жалкий разбойник Вар-равван?».

Но вернёмся в Москву. Головные уборы наличествуют в тех зданиях, в тех учреждениях, на которые взгляд ПП – критический: дамский магазин на сцене Варьете («Это в одних витринах, а в других появились сотни дамских шляп, и с перышками, и без перышек, и с пряжками, и без них»); дом Драмлита (швейцар в «фуражке с золотым галуном»), Торгсин («гражданки в платочках и беретиках», иностранец «в новешенькой шляпе, не измятой и без подтеков на ленте», продавец в «синей шапочке», «продавец в эспаньолке»); писательский дом (Софья Павловна в белом беретике с хвостиком, Арчибальд Арчибальдович, проверяющий, «на месте ли его летнее пальто … и шляпа»).

Но и на открытых пространствах Москвы (и не только Москвы) они наличествуют, если не сказать: господствуют. В главе «Полёт»: «по тротуарам, как казалось сверху Маргарите, плыли реки кепок» (любопытно, что Маргарита видит только мужчин). В той же главе, несмотря на метаморфозу, постигшую Николая Ивановича, его шляпа никуда не девается: «шляпа то и дело наезжала борову на глаза». В главе «На Воробьевых горах» от свиста Бегемота «в речном трамвае, проходившем мимо пристани, снесло у пассажиров несколько кепок в воду».

Короче говоря, на вопрос Воланда: «изменились ли эти горожане внутренне» – следует, видимо, дать ответ: «нет, не изменились».

Вне нашего рассмотрения остались, в основном, головные уборы посланцев потустороннего мира:

берет Воланда (серый на Патриарших прудах, чёрный в квартире Лиходеева);

«жокейский картузик» Коровьева;

котелок Азазелло;

кепка Бегемота (когда он в образе человека);

«размотавшаяся чалма» казнимого Иешуа;

алмазный венец Маргариты (на балу);

«и примкнувшая к ним» шапочка Мастера с буквой «М» (перевёрнутой «W»).

Не исключено, что анализ их романного бытия принесёт новые сюрпризы.