Редакция «Иерусалимского журнала» поздравляет любимого поэта и автора с семидесятилетним юбилеем и представляет новые гарики из будущей книги «Шестой иерусалимский дневник».
Новые гарики из Шестого иерусалимского дневника
* * *
Восьмой десяток, первый день.
Сохранна речь, осмыслен взгляд.
Уже вполне трухлявый пень,
а соки всё ещё бурлят.
* * *
Есть и радость у старости чинной,
когда всё невозвратно ушло:
перестав притворяться мужчиной,
видишь лучше, как это смешно.
* * *
Трепеща, как осиновый лист,
и прохожим кивая приветно,
по России бредёт сионист
и евреев зовёт безответно.
* * *
Ещё душа в мечтах и звуках,
и пьянством мы ещё грешны,
а ген бурлит уже во внуках,
и внукам мы уже смешны.
* * *
Перемешай желток в белке,
и суть блеснёт сама:
в любом отпетом дураке –
полным-полно ума.
* * *
Жаль, не освоил я наук
и не достиг учёных званий,
а жил бы важно, как паук,
на паутине тонких знаний.
* * *
Мышления азартное безделье –
целительно для думающей личности:
всегда в удачной мысли есть веселье –
и даже в постижении трагичности.
* * *
У подряхления убогого
есть утешение лишь то,
что нет уже довольно многого,
но меньше хочется зато.
* * *
В синклит учёных я не вхож,
но видно мне без разъяснений:
еврейский гений с русским схож –
они цветут от утеснений.
* * *
Печальный и злокачественный случай,
зовущий собутыльников к терпению:
я мыслящий тростник, но не певучий,
а выпивка меня склоняет к пению.
* * *
Владеет мыслями моими
недоумённая досада:
народы сами править ими
зовут питомцев зоосада.
* * *
Привычка думать головой –
одна из черт сугубо личных,
поскольку ум, как таковой,
у разных лиц – в местах различных.
* * *
Нет, я не наслажусь уже моментом,
когда не станет злобы воспалённой,
и выпьют людоед с интеллигентом,
и веточкой занюхают зелёной.
* * *
Бурлит не хаотически тусовка:
незримая случайным попрошайкам,
активно протекает расфасовка
по гильдиям, сословиям и шайкам.
* * *
Любовь к России без взаимности –
весьма еврейское страдание,
но нет уже былой активности,
и хворь пошла на увядание.
* * *
Весь мир вокруг уже иной,
у нас – эпоха провожаний,
а бедный стих, зачатый мной,
утонет в море подражаний.
* * *
Не тот мужчина, кто скулит,
что стал постыдный инвалид,
а тот мужчина, кто ни звука
о том, какая это мука.
* * *
Когда-то были темой споров –
свобода, равенство и братство,
сегодня стержень разговоров –
погода, празднество и блядство.
* * *
Нам жажда свойственна густая –
с толпою слиться заодно,
а стадо это или стая,
понять не сразу нам дано.
* * *
Увы, прервётся в миг урочный
моё земное бытиё,
и, не закончив пир полночный,
я отойду в непитиё.
* * *
В нас долго бились искры света,
но он погас;
могила праведника – это
любой из нас.
* * *
Мужчины с женщиной слияние,
являясь радостью интимной,
имеет сильное влияние
на климат жизни коллективной.
* * *
Воздержаны в сужденьях старики,
поскольку слабосильны и убоги,
однако всем резонам вопреки
в них тихо пузырятся педагоги.
* * *
По счастью, в нас во всех таится
глухое чувство бесшабашное:
у смерти так различны лица,
что нам достанется нестрашное.
* * *
Итог уже почти я подытожил
за время, что на свете я гостил:
навряд ли в мире мудрость я умножил,
зато и мало скорби напустил.
* * *
Если впрямь существует чистилище,
то оно без конца и без края
безразмерно большое вместилище
дезертиров из ада и рая.
* * *
Любой росток легонько дёрни
и посмотри без торопливости:
любого зла густые корни –
растут из почвы справедливости.
* * *
Господь, ценя мышление отважное,
не может не беречь мой организм;
я в Боге обнаружил нечто важное:
глобальный, абсолютный похуизм.
* * *
Прихваченный вопросом графомана,
понравилась ли мне его бурда,
я мягко отвечаю без обмана,
что я читать не стал, однако – да.
* * *
Что-то я сдурел на склоне лет,
строки словоблудствуют в куплет,
даже про желудка несварение
тянет написать стихотворение.
* * *
Заметно близится война,
всё содрогнётся в этом шквале,
придут иные времена,
но мир улучшится едва ли.
* * *
Уже слетелись к полю вороны,
чтоб завтра павших рвать подряд,
и “С нами Бог!” по обе стороны
в обоих станах говорят.
* * *
Согревши воду на огне,
когда придёшь домой,
не мой, красавица, при мне
и при других не мой.
* * *
Все в мысли сходятся в одной
насчёт всего одной из наций:
еврей, настигнутый войной,
обязан не сопротивляться.
* * *
В любую речь для аромата
и чтобы краткость уберечь,
добавить если каплю мата –
намного ярче станет речь.
* * *
Когда несёшься кувырком
в потоке чёрных дней,
то притворяться дураком
становится трудней.
* * *
Среди всемирных прохиндеев
и где клубится крупный сброд –
заметно много иудеев:
широк талантом наш народ.
* * *
Являя и цинизм, и аморальность,
я думаю в гордыне и смущении:
евреи – объективная реальность,
дарованная миру в ощущении.
* * *
Чтобы сгинула злая хандра,
и душа организм разбудила,
надо вслух удивиться с утра:
как ты жив ещё, старый мудила?
* * *
Болезнями даётся постижение
того, чем не умели дорожить,
и есть ещё в болезнях унижение,
которое полезно пережить.
* * *
Со времён чечевичной похлёбки
каждый стал боязлив и опаслив,
но росло и искусство наёбки:
тот, кого наебли, нынче счастлив.
* * *
Приходит настоящая беда,
тяжёлая вершится маета,
и дивно вспоминается тогда
вчерашних огорчений хуета.
* * *
Браня семейной жизни канитель,
поведал мне философ за напитком:
супружеская мягкая постель –
мечта, осуществлённая с избытком.
* * *
Хотя предчувствие дано
и для счастливых потрясений,
в нас ограничено оно
шуршаньем тёмных опасений.
* * *
А пока тебе хворь не грозит,
возле денег зазря не торчи,
нынче девки берут за визит
ровно столько же, сколько врачи.
* * *
Любви жестокие флюиды
разят без жалости и скидок,
весною даже инвалиды
себе находят инвалидок.
* * *
У секса очень дальняя граница,
но дух у старика слабей, чем тело,
и тянет нас от секса уклониться,
поскольку уже просто надоело.
* * *
Подземные гулы и громы
слышнее душе на закате,
Харон уже строит паромы,
ему его лодки не хватит.
* * *
Все текущие беды и сложности
сотворяются, эка досада,
из-за полной для нас невозможности
вынуть шило и пламя из зада.
* * *
Мы в юности шустрили, свиристя,
дурили безоглядно и отпето,
и лишь десятилетия спустя
мы поняли, как мудро было это.
* * *
В болезни есть таинственная хватка –
тюремной очевидная сестра:
почти уже не мучает нехватка
всего, что было радостью вчера.
* * *
Истории бурлящая вода
сметает все преграды и плотины,
а думать, что течёт она туда,
где лучше – перестали и кретины.
* * *
Я много думал, подытожа
что понял, чувствуя и видя;
о жизни если думать лёжа,
она светлей, чем если сидя.
* * *
Над нами столько злобы распростёрто
и столько её всюду на пороге,
что красная черта неслышно стёрта,
безумие войны уже в дороге.
* * *
А жалко мне меня с моим умишком,
до многого я им не дотянусь,
поэтому и трогаю не слишком
божественных решений блеск и гнусь.
* * *
Печально мудрый Иегуда
писал ночами при луне:
“Когда жена твоя – паскуда,
то детям нужен ты вдвойне”.
* * *
Сказал философ Йоханан
ученикам однажды днём:
“Купил себе вчера диван
и глубже думать стал на нём.”
* * *
А вечером, уже под освежение,
течёт воспоминательный ручей,
и каждое былое поражение
становится достойнейшей ничьей.
* * *
Сейчас вокруг иные нравы,
ебутся все напропалую,
но старики, конечно, правы,
что врут про нравственность былую.
* * *
Склад ума еврейского таков,
что раскрыт полярности суждений;
впрочем, тот же склад – у мудаков
с каменной границей убеждений.
* * *
С интересом ловлю я детали
наступающей старческой слабости:
мне стихи мои нравиться стали,
и хуле я внимаю без радости.
* * *
У многих я и многому учился –
у жизни, у людей и у традиций,
покуда, наконец, не наловчился
своим лишь разуменьем обходиться.
* * *
Я никого не обвиняю,
но горьки старости уроки:
теперь я часто сочиняю
свои же собственные строки.
* * *
В атаке, в бою, на бегу
еврей себя горько ругает:
еврей когда страшен врагу,
его это тоже пугает.
* * *
Я в жизни ничего не понимаю –
запутана, изменчива, темна,
но рюмку ежедневно поднимаю
за то, чтобы продолжилась она.
* * *
С работой не слишком я дружен,
таскать не люблю я вериги,
но это наркотик не хуже,
чем выпивка, бабы и книги.
* * *
Уверенность, что я перемогнусь,
не снизилась в душе ни на вершок,
поскольку я, конечно же, загнусь,
когда всё будет очень хорошо.
* * *
Узник я, проста моя природа,
я не тороплю скольженье дней,
в будущем обещана свобода,
я пока не думаю о ней.
* * *
Реальность соткана из истин
такой банальности,
что дух, который не корыстен, –
изгой реальности.
* * *
На стыке пошлости и свинства
сочней кудрявится единство.
* * *
Хотя война у нас – локальная,
но так еврей за всё в ответе,
что извергается фекальная
волна эмоций по планете.
* * *
Есть нечто умилительно-сердечное,
и просится душа из тела вон,
когда во мне разумное и вечное
пытается посеять мудозвон.
* * *
Ввиду гигиенических мотивов
любых я избегаю коллективов.
* * *
Свой обывательский покой
оберегая много лет,
я эту жизнь люблю такой –
с домашним запахом котлет.
* * *
Подумал я сегодня на закате:
ведь мы, храня достоинство и честь,
за многое ещё при жизни платим,
что Страшный Суд не может не учесть.
* * *
Мне кажется, покорное терпение –
не лучшая особенность народа:
сперва оно приводит в отупение,
а после – вырождается порода.
* * *
А я б во всех газетах тиснул акт
для всехнего повсюду любования:
“Агрессией является сам факт
еврейского на свете пребывания”.
* * *
Я про хандру свою молчу,
но думаю о ней:
когда б я знал, чего хочу –
хотел бы я сильней.
* * *
Я знаю, почему люблю лежать:
рождён я обывателем и книжником,
а лёжа мне легко воображать
борцом себя, героем и подвижником.
* * *
В болезни есть одно из проявлений,
достойное ухмылки аналитика:
печаль моих интимных отправлений
мне много интересней, чем политика.
* * *
Напрасно разум людской хлопочет,
раздел положен самой природой:
рождённый ползать лететь не хочет,
опасно мучить его свободой.
* * *
В ответ на все плечами пожимания
могу я возразить молве незрячей:
мы создали культуру выживания,
а это уж никак не хер собачий.
* * *
Мой стих по ритмике классичен,
в нём нет новаторства ни пяди,
а что он часто неприличен,
так есть классические бляди.
* * *
Ужели это Божье изуверство
для пущей вразумлённости людей?
Ведь наши все немыслимые зверства –
издержки благороднейших идей.
* * *
Еврею строить на песке –
вполне удобно и привычно,
а что висит на волоске,
то долговременно обычно.
* * *
К сожаленью, подлецы
очень часто – мудрецы,
сладить с ними потому –
тяжко прочему дерьму.
* * *
Душа твоя утешится, философ,
не раньше, чем узрит конечный свет,
ведь корень всех земных её вопросов –
в вопросе, существует ли ответ.
* * *
Сегодня думал перед сном,
насколько время виновато,
что ото всех борцов с дерьмом
немного пахнет странновато.
* * *
В небо глядя, чтоб развеяться,
я подумал нынче вечером:
если не на что надеяться,
то бояться тоже нечего.