МУЗЫКА
Ещё не понято звучанье
Едва забрезживших аккордов,
Но стал совсем необычайным
Казавшийся обычным город:
Дома, ловившие в закате
Последний луч сетями кровель,
Вкруг площадей сдвигались в кратер
C багрово-розовой короной,
И, предвкушая изверженье
Страстей, положенных на ноты,
Деревья y вершин рыжели
И туже кутались в лохмотья.
А из аккордов тихим гулом,
Презрев минуты быстротечность,
Всплывал мелодий переулок,
Застенчивый и человечный.
Киев, осень 1938
ПРЕДГРОЗЬЕ
O этот смех перед грозой!
Сперва – не уловить звучания
Движений, робких и нечаянных,
Под раскалённой бирюзой.
По-прежнему орешник мёртв,
Но ветер c лёгкостью неистовой
Забрёл в вершины пыльных лиственниц
Творить свой первый шумный смотр.
Он чуть помедлил там и вмиг,
Как эпилог шутливой повести,
Обрушился разбойным посвистом,
Срывая дрёму напрямик.
И сразу, позабыв про зной,
Берёзки и дубы столетние
Залопотали, точно сплетники,
Восторженные новизной.
А ветер облачным крылом
Остатки солнца c неба слизывал.
На низких нотах гулкий гром
Безумно хохотал и близился…
Калининский фронт, 1941
* * *
Не прощай, если можешь меня не простить!
Не прощай и за то, что прощенья прошу я,
И за то, что мне сладостно больно брести
Через эту тоску, неизбывно большую,
Не прощай за бессонницу, за слепоту
Обвинений себе, неоправданных страхов,
За кошмар пробуждений в холодном поту
От приснившихся рук, от прощающих взмахов,
За слова оправданья, что вдруг, невзначай,
Набегут, искупленье всему обещая,
За молчанье, за память, за всё – не прощай!
Не прощай уж за то, что тебя я прощаю…
Ташкент, весна 1943
* * *
Простоволосые ивы
Бросили руки в ручьи.
А ивы забыли, o чём они, старые, плачут.
Злословил, шутя c берегами, насмешник-ручей,
Испытанный месяц рассеянно брёл наудачу
Привычной дорогой доверчиво глупых ночей.
И звёзды не знали, каким они скованы горем, –
Лишь ветер мерцанье слезинок сушил на бегу…
А ивы грустили. Их плач был беззвучно покорен.
И гас метеор, как в удушье кричат «не могу!».
Но ты: не грустишь, и не согнуты горестно плечи,
Намеренно шутят сухие и злые слова,
Обычной беседой заполнен испытанный вечер,
Привычно игриво склонилась твоя голова…
Ты знаешь и помнишь, и век суждено тебе помнить
И холод прощанья, и синюю тень на снегу.
А эта игра – как убранство исхоженных комнат,
И только в глазах, как в удушье кричат «не могу!».
Ташкент, весна 1943
* * *
Я знаю: ты помнишь, и веришь, и ждёшь,
Что будет такой же стремительный дождь
И капли вприпрыжку за мутным ручьём,
Безгневные вспышки и спор ни o чём…
А мне бы уж снега дождаться скорей,
Что рвётся в унылый покой фонарей:
Он c маху колюч и на вид глyповат,
Совсем как хандра, что прошла в снегопад.
Москва, 1944
* * *
Прошла. Рассказала глаза.
А имя забыла сказать…
Спрашивало меня
Небо ночами синими:
Даже y звёзд – имена,
Как же глазам – без имени?
Встреча была нова:
Казалось, такая – последняя.
И я их именовал
Светлой Тоской Неведенья.
Но как-то внезапно в упор
Те же глаза встретил.
B продолженный разговор
Случайно вмешался третий.
И, не досказав строки,
Не изменив покою,
Так же правдиво другим
Сказали глаза другое.
…А жаль, что y этих глаз
Был не один рассказ…
Москва, 1945
* * *
День был чист и недоступен жалости:
Стыл бездомностью ночных вокзалов.
Вдруг вошла c какими-то «пожалуйста»
И ни слова правды не сказала.
Отстраниться? Рисковать ли заново?
Ждало сердце светлого кануна,
B пустоту ударило и замерло,
Эхо давним знанием кольнуло:
Больно знать, что эта – тоже создана
Вымыслом – глухим безглазым кормчим,
Но живую цепь заросших росстаней
Этой новой росстанью закончу.
И помчатся дни, часами прядая,
Не тужа o ночью битой ставке.
Хорошо, когда вконец оправдана
Милая ненужность полустанков!
Ни к чему стеснять себя обетами
И ко мне питать смешную жалость,
Две-три песни, невзначай пропетые, –
Вот и всё, o чём жалеть осталось…
Москва, 1946
СОНЕТ
Но обрести себя не значит ли – обречь?
Так быстрый луч на стенах зрим и неподвижен,
Так пустотой сквозит заученная речь,
Так лист оформившийся рьяным солнцем выжжен,
Так блекнет новизна. И снов не уберечь
От сходства терпкого c избитостью булыжин:
Всё утверждается, но продолжает течь,
Стекать, как лава, вниз, всё медленней и ближе
K концу. K застою стынущих в изломе волн,
K волненью мёртвому. Напрасно жуть, вскипая,
O поисках кричит в покоя произвол:
Ведь всё обретено… Уныло коротает
Мечта минуты пробужденья своего –
Искать, не находя, брести, не обретая…
Москва, 1947