ОСЕНЬ
Пречистая челеста сентября
И долгий стон октябрьских медных гонгов…
Иди ищи утраченного Бога,
Над языками пламени паря.
Ступай, не наступая на крыла
Горящих мотыльков самозабвенных.
Вот-вот прервёт полёт сих дерзновенных
Ночного льда блескучая игла.
Ступай, почуй биенье крыл в крови,
Где солнца раскаляется тарелка,
Где смотрят из седеющей травы
Младенческие головы орехов.
Как будто впрямь навеки извлекли
Немую душу из стерильной ваты –
Здесь венценосны только журавли,
По праву венценосны журавли –
Они почти ни в чём не виноваты.
Им смерть – не ремесло. Хотя грешат,
Да вот не веселы – скорей угрюмы.
Заглатывают хлипких лягушат
Возросших чад их восковые клювы.
Спешите, птицы. Надо вам спешить.
Мы не осудим – мы, увы, не вправе.
Ни полю, ни пустыне, ни дубраве
Не ведомо съедение души.
Спешите! Затрубил в свой турий рог
Ноябрь плечистый – младшенький, последний.
О, не споткнись о ледяной порог,
Святая осень позднего прозренья!
* * *
Я не нужна сантехнику Валере…
Не улыбайтесь – я не в этом смысле.
Как раз он пребывал в наивной вере,
Что я из тех, которым только свистни.
Он так косил надменно серым глазом,
Магнат, хозяин, баловень удачи,
Он так хотел сразить меня рассказом
О том, как строит сауну на даче.
Он оглядел мой непрестижный угол,
Тетради снисходительно листая…
– Стишки! Слыхали. Как его, – с натугой:
– Отговорила роща золотая.
А в общем, это всё – такая липа!
Мозги трудящим пудрите – и точка!
Ни пить, ни есть, ни вылечить от гриппа,
А плотют… Да, почём там нынче строчка?
Он кран за трёшку мне сменил, и новый
Немедленно потёк со страшной силой.
Он гордо сел в свой лимузин лиловый,
Что украшал собой наш дворик сирый.
Он говорил без горечи и яда –
Скорей меня, дурёху, пожалели…
Он будет нужен мне ещё… Но я-то –
Я не нужна сантехнику Валере.
1990
УТРО В ИЕРУСАЛИМЕ
Мы скитались по Азии первооснов,
В лабиринтах её лазуритовых снов,
Охряных её запахов, воющих в зной,
Кровяных её страхов…
Вслед касаний – а ласка, как пламя, проста –
Погасили глаза и замкнули уста,
Охлажденье с тобой мы играли с листа,
Дети жизненных крахов.
Утром пала роса, резанув, как стекло.
А в глазах твоих – Север, заснеженный склон,
Где скромняга-тетёрка расслышит ли стон
Краснобрового братца.
Не печалься – в роскошной своей нищете
Сводит праведный град эти нити и те.
Наше прошлое слишком светло без затей
Поминального глянца.
А ведь мне тоже будет о ком тосковать,
И кому на росистых лугах токовать
Предо мной не фальшиво.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Не расслышит вовек этот город-герой,
Наш танцующий Шива.
МОЛИТВА
И. Х.
Мы проводили ночь – и провели,
В полёте отдаляясь от земли
Спиралями, восьмёрками, кругами…
Был ангел слаб на первом вираже,
К тому же дело было в мандраже,
Как правило, присущем первой гамме.
– Не ограничь себя, но ограни, –
Он заклинал в пленительной тени
И на свету, а свет был беспощаден.
– Сомненьем отточив алмазну грань,
Ты понапрасну, попусту не рань
Неогранённых пограничных гадин.
Нам пресность пресмыкательства ясна
И въяве, и когда неясыть сна
Поводит оком – и вонзает коготь.
Врачебен и учебен вылет наш,
В нём, словно бы домой, войдёшь в мираж,
Где ясный окоём не застит копоть.
Но призрак непридуманной вины
За мною полз, расталкивая сны,
Змеился в раскалённом одеяле,
И я спросила, разрывая тьму:
– Ведь мы не изменяли никому?
И ангел повторил: – Не из меня ли?..
И взмыли на вершину колеса мы,
И подлетели к неким небесам,
Где Он взирал – безумно и светло,
Где содрогался, плакал и смеялся,
Под прядями кудрей ко мне склонялся,
Тяжёлых, как живые лозы слов.
Похоже, эта ночь нас провела,
Поскольку дня грядущего дела
Не лакомы с тех пор мне были боле –
Ни блещущая славой Каббала,
Ни лак, каким лоснится кадиллак, –
Всё кануло в преображенье боли.
2002