Бина Смехова, «ПАНОРАМА» №43(1542), 27/10/2010
– Меру своей открытости и откровенности знает только человек сам. Мне как твоему читателю и почитателю большей частью верится, что ты совершенно искрення в своих интервью. В своей публицистике. В общении. В романах – там, где предполагается текст «от автора». В своих выступлениях на публике. А по жизни? Часто ли и в каких случаях ты вынуждена камуфлировать свои истинные мысли и чувства?
– Я сразу же возражу – причем, действительно, искренне: я чрезвычайно закрытый человек. В том числе и в интервью. А уж в текстах – там вообще говорить об «искренности» даже странно. Маской «автор» я пользуюсь исключительно в художественных целях. В литературе вообще можно говорить о разных категориях: о мастерстве, о владении интонацией, о технике создания литературной ткани… Вот об «искренности» я обычно пишу в письмах-отзывах графоманам, когда совсем не хочется обидеть человека, а говорить не о чем. Тогда я пишу: «Ваш текст очень искренен».
Публицистика – там дело другое. Само собой, я пишу о том, что действительно считаю важным сказать людям, но и там все подчинено главному – конечному впечатлению читателя от текста.
Что касается выступлений – ну что ты, это совершенно продуманные театральные встречи. В двух отделениях. Упаси боже пустить на самотек такой жанр, как «встреча с любимым писателем». Тебя загрызут. Слопают. Обглодают косточки. Держать зал железной рукой, провоцируя те вопросы, на которые хочется ответить, и умело маневрируя в тех случаях, когда ты разворачиваешь записку и сталкиваешься с не дай Бог чем.
– Ясно. А можно узнать (чисто практический вопрос!), каких тем в интервью с тобой касаться нежелательно – или даже табу? Вот пристают журналисты с чем-нибудь постоянно, а тебе это уже поперёк горла стоит?
– Понимаешь, я профессионал, в том смысле, что сорок лет отвечаю на разные вопросы самых разных, и по уму, и по душе, и по внутреннему такту людей. Могу ответить на любой вопрос так, что хрен разберешь – что я имею в виду. Но если серьезно: стараюсь поменьше говорить о политике (я слишком люблю Израиль и слишком быстро вхожу в пике), не обсуждать банальные злободневные, так называемые «общественные» темы и обычно не позволяю вдаваться в обсуждение моих семейных дел.
– Ты когда-то рассказывала презабавнейшие случаи из числа запомнившихся после разных конференций, встреч с читателями, обсуждений, литературных вечеров и пр. Не поделишься ли чем-нибудь новеньким из своей копилки?
– Просто хочу рассказать о недавнем впечатлении от поездки в Питер. Что в этот раз порадовало? Стайка первоклассников в Русском музее. Я уже отвыкла от чинных воспитанных детей. А эти были так тихи, так смиренно внимали замечательному эмоциональному гиду, с профессионально внятным «музейным» голосом. И так эта чудесная тетка здорово общалась с детьми – без снисходительности, как со взрослыми.
Стоя перед гигантской картиной Федора Бруни «Медный змий», изображающей растерянность и ужас израильтян в пустыне, говорила: «Ребята, можно быть верующим человеком, или не верующим, но надо знать все истории, описанные в Библии. Потому что всю свою жизнь вы будете сталкиваться с ними в искусстве, в литературе, в театре…И вообще, надо знать побольше об удивительной земле, которая породила такое огромное культурное богатство».
Я стояла в сторонке, любовалась серьезными лицами малышни и смиряла в себе желание выскочить из-за угла и объявить, что вот, мол, я-то как раз на той земле живу, и из окна моего дома… и так далее…
– А теперь, – сказала экскурсовод, – не расплескивая, не разбалтывая, не нарушая впечатления от того, что увидели в этом зале, мы тихо, никому не мешая, проследуем в следующий зал…
Я представила себе, что тут творилось бы, если б на месте этих ребят была стайка наших диких израильских «мотэков», и чуть не прослезилась от умиления.
–Давно хотела тебя спросить, всё как-то не получалось… В одном из своих интервью ты привела в качестве примера мистического – или фантастического, не поддающегося логическому объяснению явления типа «дежа вю» – эпизод с незнакомой тебе женщиной, якобы «узнавшей» себя в героине твоего рассказа. А кто-то даже чуть ли не претензии к тебе предъявил – кто, мол, вам мои секреты выдал и даже подлинные имена назвал? Ну, в общем, как мне помнится, волнения происходили вокруг твоего писательского провидческого дара. И часто ли такое случается? И как ты людям объясняешь, что ни в замочную скважину, ни в открытую форточку ты не подглядывала, просто чуешь, как «правда жизни» – реальная или виртуальная – выпирает из-под наносов, и всё…
– Да нет, никаким особым провидческим даром я не обладаю. Но профессия писателя предполагает постоянные манипуляции с сюжетными ходами, завязками-развязками, постоянными разработками типажей…Так и получается, как в сказке Самуила Маршака «Двенадцать месяцев»: вот врешь-врешь, да вдруг и правду соврешь.
– Я знаю людей, общих наших с тобой знакомых и даже друзей, чьи реальные портреты и жизненные сюжеты действительно просвечивают сквозь придуманные тобой имена и изменённую авторским замыслом топонимику. Такая вот игра – вроде и узнать можно, и нельзя сказать, что «с меня списано». Хотя полным-полно подобных «загадочных натур», любителей попозировать (помнишь, у Чехова: « Опишите меня, Вольдемар!…»). Есть и другие, которым, напротив, довольно неуютно попадать, так сказать, на кончик пера к писателю проницательному, саркастичному, понимающему тебя больше, чем ты сам. Но вопрос к тебе – другого рода: не доводилось ли тебе самой оказываться «за стеклом», выступать в роли действующего лица чьей-то пьесы (новеллы, эссе, романа… мадригала, наконец!), чувствовать себя подопытным кроликом, шкурку которого кто-то рассматривает под лупой. Или – пытается прозреть, а что там, за бравадой, за убойными отмашками, за расписным занавесом?
– Были несколько случаев, но неинтересных, неталантливых. Я сама по себе субъект более крупный, более сложный и размашистый, чем фигуры подобных авторов. Чтобы меня «изобразить», понадобятся определенные средства – талант, мировоззрение, – а иначе к чему огород городить. Если окажусь как прототип в поле зрения серьезного писателя – почту за честь.
– Ты никогда не пробовала остановиться, оглянуться, посмотреть, какой шикарный шлейф успехов, находок, обретений и подарков судьбы тянется за тобой? Или некогда? Или незачем? Вот когда-нибудь, может быть, к какой-нибудь круглой дате… Ох, нелёгкая это будет работа – готовить к печати твоё Собрание сочинений. Даже самый первый, далеко не полный, пробный вариант! Ты хоть сама можешь подсчитать, сколько вообще опубликовано твоих книг? Я пыталась – получается больше полусотни.
– Нет, полсотни было до того момента, когда я попала в объятия издательства ЭКСМО. Сейчас я сама не могу подсчитать – сколько вышло у меня изданий, переизданий…это работа непосильная. Только за последние семь лет сотрудничества с этим издательством совокупный тираж моих книг составил около двух с половиной миллионов экземпляров.
Но – что касается «шикарного шлейфа успехов»…Я ведь в ранней юности получила эту прививку успеха. И кудрявая головка юной особы покружилась-покружилась, да и встала вовремя на место. Все же я – прозаик, а не поэт. А это не только жанровое отличие. Это психофизическое устройство организма. Нужно много сидеть за работой, изо дня в день, из месяца в месяц…Просто времени нет на все эти глупости по подсчету подарков судьбы.
– А этот рюкзачок с будущим Собранием сочинений на плечи не давит? Скажи, пожалуйста, чувствуешь ли ты то, что один наш великий предок сформулировал как «во многом знании – много печали»? Твоя сумасшедшая эрудиция, полифоничность твоего письма, живые люди и рождённые твоей фантазией образы, весь этот калейдоскоп, коловращение миров, воронка бездонная – не обременяет? Или помогает? Извини, если я вторгаюсь в мастерскую, куда посторонним вход заказан. Просто вспомнилась мне другая Дина Рубина, тонкая и звонкая… такое осталось впечатление – лучащееся. Мы увиделись впервые в конце 70-х, дома у Зиночка Каневского, – вот где была Личность! Светлая ему память. Он тогда много молодых дарований привечал.
– Да, замечательно светлый был человек. Полярник, писатель…
За комплименты – благодарю. Никакой особой эрудицией похвастать не могу. Это не эрудиция, это как-то по-другому называется. Знаешь, я была очень скверной ученицей, особенно в точных дисциплинах. Это был ужас какой-то, кошмар семьи. И родители в седьмом классе наняли мне частного учителя по алгебре. Так вот, когда он объяснял мне какую-то тему, я ее мгновенно осваивала и внутри этого, так сказать, вопроса решала все полагающиеся задачи. Зато когда мы переходили к другой теме, выяснялось, что я счастливо и благополучно выкинула из головы предыдущую тему.
Причем, это во всем: я закончила консерваторию. Но когда недавно муж спросил меня – кто написал балет «Жизель», я радостно ответила – «А черт его знает!».
Точно так же я расчищаю голову всякий раз, когда заканчиваю работу над книгой. Так рачительные хозяева разбирают и выкидывают завалы на чердаке и в подвале. Никогда не коплю того, что называется «знаниями». В компьютерных терминах говоря – никогда не загружаю свой рабочий стол. Я нуждаюсь в свободном пространстве головы. И если ты спросишь о подробности какой-нибудь давней моей книги…ну, скажем, романа «На Верхней Масловке»… – я, не рисуясь ни на йоту, скажу, что не помню. Я ведь свои книги не перечитываю. Но, работая над очередной книгой – да, держу в голове колоссальное количество сведений по нужному вопросу, иногда по нескольким темам, и это колоссальная ноша и тонны перерабатываемой руды. Работая над романом «Белая голубка Кордовы» – знала все о технике реставрации. Сейчас ни черта не помню. Сейчас я – спец в мире кукол, кукольников и всего, что составляет огромный мир романа «Синдром Петрушки».
Ну, а что касается «многой печали»…она, увы, появляется с возрастом вне зависимости от количества знаний.
– Скажи, что значит для тебя, писателя с действительно мировым (чего уж там мелочиться!) именем, это вошедшее в замечательную привычку право – первую публикацию многих своих произведений предоставлять «Иерусалимскому журналу», известному всему русскочитающему Мiру журналу современной израильской литературы на русском языке?
– Да тут все просто: живу я здесь. Люблю «своих», числю в друзьях главного редактора этого журнала Игоря Бяльского и, наконец, считаю, что «Иерусалимский журнал» – один из лучших в мире. Там регулярно появляются очень знаковые имена: Игорь Губерман, Юлий Ким, Григорий Канович, Семен Гринберг, Алекс Тарн, Дмитрий Сухарев, Марина Бородицкая…
– Дина, часто ли тебе приходится встречаться с американским русским читателем? Замечаешь ли ты какие-нибудь бросающиеся в глаза его отличия от, скажем, читателя германского, российского или – нашего, израильского? Я говорю, конечно же, о ментальных отличиях: ведь не может же среда обитания никак не повлиять на вкусы, привычки, предпочтения, восприятие художественного материала… В частности, твоей прозы – такой особенной, многослойной, конденсированной. Её и читать-то надо по-особенному, специально, что ли, а не в метро или в очереди к зубному. Не скользить по её поверхности, чтобы потом в кругу «знатоков» бросить реплику в разговоре: «Прочитал свежий роман Дины Рубиной… там ещё такое необычное название… Про клоунов. Да, ценная вещь…» Как это мне напоминает пробежку галопом по Европам с гидом, ухайдаканным, как наёмный Дед Мороз после новогодних утренников: «Посмотрите налево… Видите большое серое здание? Это музей, в нём собраны шедевры мировой живописи, полотна известных мастеров… А в том , который справа – ещё более замечательные произведения искусства… Итак, мы с вами познакомились с творчеством таких-то и растаких-то художников. Все записали? Поехали дальше…» Избави тебя Бог от таких «тлумачей», от такой потребительской аудитории.
– От всего такого на протяжении жизни Бог избавить не может, даже если приставит ко мне отряд ангелов-хранителей. Да я и сама охочусь за разными типами. Мне любопытно. Не хотелось бы жить в рафинированной среде.
В последние годы я – благодаря издательству ЭКСМО – выступать практически перестала. Однако получаю множество писем на адрес своего сайта. Обычно я уклоняюсь от обобщений. Мне разные читатели попадались в разных странах. Никаких особенных «американских» качеств личности я в своих читателях не замечала. Есть очень умные, глубокие и проницательные читатели в самых разных странах, как есть и поверхностные, привыкшие читать легкую литературу, не умеющие обращаться с литературным текстом, не понимающие – с какого конца к нему подойти.
Что касается меня и моих книг – смело могу заявить, что мне чрезвычайно везет на замечательных читателей, причем, вне зависимости от страны пребывания.
– В Лос-Анджелесе, в голливудских краях, ты вообще-то когда последний раз появлялась? А собираешься ли? После сегодняшней публикации тебе от здешней любящей тебя публики не скрыться никак.
– А я большой специалист по части укрывательства от публики. Давно ли ты меня встречала на иерусалимских вечерах? В Лос-Анжелесе была, кажется, лет пять назад. Если соберусь в Америку, уж точно мимо такого города и такой публики не проеду.
–…и вот ты на очередной встрече. Вопросы из зала: «Дина Ильинична, мы думали, что вы живёте в Иерусалиме, а тут написано – в каком-то Маале-Адумим… А с кем вы живёте? А дом ваш собственный или принадлежит банку? А приусадебный участок у вас есть? А правда, что у вас всё наоборот – зимой дождь, а летом ветер?» Ну и далее в таком же духе. Отвечай, пожалуйста, чтобы потом в реале не пришлось задумываться над ответами.
– Знаешь, я так много писала о своем житье-бытье в Иудейской пустыне, что стараюсь не повторяться. Живу помаленьку. Тут у нас и пророки хаживали, не то что какие-то там писатели. Местность намоленная, известная, продутая ветрами.
– А от себя лично вопрос можно? Спасибо. Дин, что ты можешь сказать о своих кулинарных (или гастрономических) предпочтениях? Балуешь ли ты своё семейство хоть изредка чем-нибудь этаким или это дело пущено на самотёк? Или… нет, страшно даже подумать: хозяйка дома потчует домашних исключительно полуфабрикатами?! А когда вы с Борисом разъезжаете по свету – интересна ли тебе чужая кухня? Это не праздный вопрос! Потому что я со студенческих лет запомнила мудрый совет Ванды Василевской: «Хочешь узнать людей – поинтересуйся, что и как они едят. Хочешь ближе узнать человека – посиди с ним за одним столом»…
– Относительно чужой кухни мы не во всем вольны – по причине еврейского гастрономического упрямства и особенностей. Но наши с мужем путешествия, конечно же, включают такую приятную компоненту, как застолье в уютном ресторанчике.
Никакого самотека в моем семействе быть не может. Ни по каким вопросам. Я родилась под строгим знаком Девы, и мои домашние не то чтоб ходят строем под моим приглядом, но уж обихожены по всем статьям. И когда вся семья собирается за субботним столом, то уж покушать есть чего. Приходи в гости!