Леонид Левинзон

В поезде

Липкая, изматывающая жара навалилась на город. Железный, зелёный поезд горяч от солнца. В общем вагоне душно, окна закрыты наглухо и серо — чёрные от пыли, мятые занавески свисают неподвижными, мёртвыми складками, не шелохнувшись. Вагон почти заполнен и новые, только что вошедшие пассажиры — двое мужчин и женщина, устраиваются в самом дальнем отделении, у тамбура, где уже расположилась семейная пара: коренастый мужчина с коричневым от загара лицом и его полная, рыхлая жена. У прибывших множество вещей: сетки, сумки и маленький, обтрёпанный чемодан. Вещи они кладут на пол, в кучу. Садятся. В это время поезд дёргает, медленно начинает ползти назад перрон за окном, потом быстрее и быстрее перестук колёс, всё — люди в пути.

Подошедшей женщине, пожалуй, лет 35. Одета она в зелёную, тонкую блузку и короткую, клетчатую юбку, высоко открывающую худые, голенастые ноги в белых туфельках. Женщина толкает локтём в бок своего спутника, громко вздыхает и мечтательно произносит:

— Сейчас бы только полстаканчика, и всё!

Сосед угрюмо смотрит на неё и неохотно отзывается:

— Но не сразу же…

— Да ладно, ну Миша, брось! Галька дело говорит, — вскакивает второй, молодой парень с очень коротко подстриженными волосами и смешным ребячьим чубчиком. Компания достаёт из ближайшей сумки бутылку и уходит в тамбур.

— Видишь! — Говорил тебе, ближе надо садиться… А ты! — Злится, обращаясь к жене, коренастый мужчина. — Теперь с пьянью придётся ехать. Достань-ка пиво…

Довольно скоро возвращаются те трое. Женщина садится. Мальчиковатый начинает складывать вещи на багажную полку, а другой, худой и небритый, спрашивает сидящего мужчину:

— Эй. Дай закурить!

— Извините, не курю.

— Врёшь, а ну дай! И делает вид, что хочет подойти ближе.

— Что вам надо! — Вскакивает мужчина испуганно, а его жена срывается с места и встаёт перед опасным типом. Но тот длинной и мутной слюной сплёвывает сквозь прокуренные зубы, разворачивается и уходит. Гале очень весело в эту минуту, проговаривая сквозь смех:

— Во Мишка даёт!

Она вдруг предлагает:

— Серёга, давай споём что ли, ээ-х!

И не дожидаясь ответа, счастливо улыбаясь и запрокидывая голову вверх, будто ища там синее небо с птицами вместо белого пластика вагона, начинает петь неожиданно сильным и красивым голосом:

— На границе тучи ходят хмуро, край суровый тишиной объят. Три танкиста, три весёлых друга… экипаж машины боевой…

На песню немедленно реагирует весь вагон:

— До чего дошла, докатилась… Никакого стыда, — доносятся возгласы, но Галя на них не реагирует и продолжает петь. Приходит Мишка:

— Пойдём…, — и щёлкает себя пальцем по шее.

Троица немедленно уходит. Из тамбура сквозь полуоткрытую дверь слышен разговор, обрывки песни, тянет куревом. Потом вдруг раздаётся крик и неразборчивый шум.

— Она упала, она там упала, — проносится по вагону.

Проходит время. Первой появляется женщина. Оживления как не бывало. Лицо красное, отёкшее, глаза слезятся. Следом идут два её спутника. Миша залезает на вторую полку и укладывается спать, а Сергей садится и, согнувшись, уставившись взглядом в пол, обхватив голову руками, надолго застывает в этой позе.

— Серёжа, — трудно, с видимым усилием говорит женщина, — дай мне полотенце…

Сергей нехотя, непослушными руками открывает чемодан, вынимает серое вафельное полотенце и бросает ей на колени. Во время поисков полотенца на пол падает маленькая, круглая булка. Её долго никто не замечает, пока коренастый мужчина с некоторой учтивостью не напоминает мальчиковатому о пропаже. Серёжа недоумённо смотрит на булку, нагибается, хватает её, бросается к окну, сильно дёргает, оно неожиданно открывается, и с криком:

— А это голубям! — Кидает булку наружу.

В вагоне опять начинают их обсуждать. Миша спит, Серёжа с Галей вяло перебирают карты. Время летит быстро и бессмысленно, перемешиваясь с грязной колодой. Но вдруг Галя замечает две тёплые, нагретые солнцем бутылки светлого жигулёвского пива на столе и с большим интересом спрашивает:

— Эй, отец, продай, а?

— Нет, нет и нет, — торопливо отвечает коренастый мужчина, — мне долго ехать.

— Ну… рубль дам за одну, — канючит женщина, — могу десять рублей дать. — И гордо смотрит на Серёжу.

Серёжа отупело качает головой. Просыпается старший. Ещё окончательно не отошедши от сна, сквозь полуприкрытые веки с презрением, озлобленно, смотрит на спутницу.

— Тихо! Да если б мне было 17 лет, я бы отобрал у него и дал тебе, — показывает на женщину пальцем, — но мне больше. Поняла! И заткнись! Вон у проводника титан, иди, пей.

Но женщина почему-то не идёт, понуро молчит, как-то по-детски шмыгает носом и трёт руками обиженные, начинающие плакать глаза.

— Ещё может стаканчик тебе? — Спрашивают дальше по вагону. Но Галя молчит и становится тихо. В окно задувает ветер. Трое уходят курить. Коренастый мужчина пока никого нет медленно, со вкусом, пьёт пиво. Его жена ест бутерброд.

Появляется женщина, одна, без друзей. Её кто-то спрашивает:

— Что, дружки потерялись?

Она неожиданно простодушно отвечает:

— Пошли в ресторан, а я пойду спать, то я всех утомила…

Спит, потом просыпается, смотрит кругом прояснившимися чёрными глазами и внезапно начинает плакать. Выбирает пожилую женщину с хорошим лицом и, захлёбываясь в плаче, называя её мамой, рассказывает о себе. Та морщится, пытается отодвинуться, ей становится неловко и неприятно, но потом начинает слушать.

— У меня скено… скенокардия. Сердце болит. Ястма и почки. Сын растёт. Одна я. Придёшь, пьёшь, он видит. А живём мы… Я очень больная. Серёжка за меня мочу сдал, работать еду. А жизнь поломана. Умру, как собака…

— Ну как же так, — отвечают ей, — замуж выйдешь… Сын вырастет. Ещё молодая…

Галя кивает головой и всё плачет:

— Пить не буду. Я всё понимаю, умру вот, всем надоела… всё прошло.

Появляется Мишка с бутылкой водки в руке. Слушает, потом нетерпеливо спрашивает:

— Пойдём, а?

В глазах женщины зажигаются весёлые огоньки, она поднимается и хихикает.

— Вот, опять, — говорят ей, — что же ты?

Она виновато улыбается и отвечает:

— Я сейчас…

Возвращается совершенно пьяная. Садится. Берёт круг колбасы и медленно вгрызается в него. Сидит так долго, застыв. Спутников нет. Обгрызённая колбаса валится на пол. Голова опущена и нечесаные пряди закрывают лицо. Все молчат. За окном становится темнее, поезд замедляет ход и где-то впереди-впереди раздаётся длинный, протяжный гудок.

Ленинград, 1981