Александр Галич как никто из его коллег по цеху поющих поэтов любил объединять свои песни в циклы. Циклы формировались по разным критериям. По формальному признаку («Разноцветные песни» — по упоминаниям в них всевозможных цветов). По жанрам музыки («Вальсы», «Марши») и поэзии («Баллады»). По общей группе рассказчиков и героев («Песни о пенсионерах», «Песни о женщинах»). По общей теме («Песни о поэзии»). По единой затрагиваемой проблеме («На реках Вавилонских» или, как он еще назывался, «Сионистский цикл» — стихи и песни об эмиграции). Был у него и цикл коротеньких песенок, который назывался «Антипесни». Количество текстов в одном цикле могло приближаться к десятку («Литераторские мостки» — песни памяти русских писателей ХХ века), другой — мог состоять всего из двух произведений («Слушая Баха»). По мере написания новых песен и стихотворений циклы разрастались, делились; из них выделялись отдельные тексты, которые вливались в новые циклы… Истории одного из таких циклов и посвящена данная статья.
Откуда у героя будущего цикла взялось такое звучное и немного нелепое имя, можно только гадать, но поразмышлять мы можем.
Во-первых, имя Клим в русской литературе всплывает в связи с творчеством И. А. Бунина. Именно так зовет он своего «собирательного» «вечно пьяного слесаря» или «безлошадного крестьянина», возражая «необходимости» приносить себя ему в жертву («Жизнь Арсеньева»). Именно таким собирательным персонажем — типичным советским руководителем среднего звена, выбившемся «из низов», и предстает перед нами Клим Петрович из цикла Галича. Не чужд этому образу и булгаковский Клим Чугункин из «Собачьего сердца», который, не погибни он, вполне мог стать преуспевающим мастером цеха.
И второе. В 1956 году — во время взлета творческой карьеры Галича-кинодраматурга — на экраны страны вышла «лирическая комедия» режиссера С. Самсонова «За витриной универмага», снятая по сценарию А. Каплера. Фильм начинается с того, что один из покупателей недоволен тем, что уже три месяца не может найти для себя костюм большого размера. Ему предлагает свои услуги «голубой герой» — завмаг. Возмущенный клиент диктует свой адрес и представляется: «Клим Петрович Куропаткин»… Такое совпадение можно было бы счесть случайным, если бы не еще одна деталь. Дивясь чрезмерной заботе, кинематографический Клим Петрович предупреждает: «Только вы, товарищ, не подумайте, что я — какой-нибудь знатный человек!»
Александр Галич — модный и уже в ту пору авторитетный советский комедиограф, соавтор знаменитой комедии положений «Вас вызывает Таймыр» (1948), известной кинокомедии «Верные друзья» (1954), да к тому же еще и участник шуточного заочного «круглого стола» на соответствующую тему (1957) , — не мог не знать этой малоудачной работы своих коллег. А если рассматривать имя-отчество-фамилию обоих Петровичей, то мы заметим ещё одну роднящую их деталь: аллитерацию, присутствующую в обоих случаях. Галич явно не хотел делать своего героя полным тезкой экранного Клима, однако, скорее всего, сохранить эту аллитерацию ему было важно. В результате, возможно, и появилась фамилия Коломийцев, которая в сочетании с именем Клим удовлетворяла обоим условиям.
И еще. Не к создателям ли подобных несмешных, ходульных «комедий» обращался Галич в конце своего стихотворения, написанного менее чем через год для упомянутого выше «круглого стола»:
Вот, в битвах словесных известный давно,
Пылая от знаний и страсти,
Доклад «О природе смешного в кино»
Читает заслуженный мастер.
Он сыплет горох сувенирных цитат,
Названий, имен и перевранных дат;
Он дока по части смешного в кино —
Все видел давно, все знает давно
На память от сих и до этих.
А зритель скучает. Ему не смешно —
Он зритель, а не теоретик…
И я за веселым и шумным столом
Прошу новогоднего слова:
Поменьше ученых речей о смешном!
Побольше бы просто смешного!
Так или иначе, нельзя исключать возможность того, что природная ирония поэта и драматурга «зацепилась» за запоминающееся имя и надуманную, явно пропагандистскую ситуацию, что и повлияло позднее на рождение пародийного персонажа — «знатного» пролетария Клима Петровича Коломийцева. А то, что наш герой родился не мастером цеха, а полноценным пролетарием, — не догадка, а факт.
К 1968 году Галич заслуженно считался непревзойденным мастером пародийных шутливых баллад (как он для маскировки говорил тогда же на новосибирских публичных выступлениях, — написанных «от лица идиота»). Уже существовали песни «О малярах, истопнике и теории относительности», «Красный треугольник», «Право на отдых», «Баллада о прибавочной стоимости», баллада о чуть не свихнувшемся директоре антикварного магазина, другие, им подобные. И когда осенью 1968-го была написана песня «О том, как у знатного шахтера, Героя Соцтруда Клима Петровича Коломийцева случилась одна небольшая, но досадная неприятность», автор, судя по его комментарию, рассматривал данную балладу лишь как одну из этого ряда.
Сюжет истории прост и по тем временам вполне реален: Коломийцев, выступая на очередном митинге, обнаруживает, что «спущенная сверху» речь написана от имени матери-одиночки; тем не менее, оратор завершает выступление под всеобщие аплодисменты. Тогда песня кончалась так:
<…> Первый тоже — лично — сдвинул ладоши.
А посля ведет меня в свой буфет,
Указывает без лишнего:
«Вы налейте мамане — чтоб в самый цвет,
И — воблы из фонда личного».
Сказал-то он без подлостей,
А вышло клином:
С тех пор и стал я в области
Маманей Климом.
Такая вот досадная история.
Поначалу главный персонаж трудился в шахте, да и фамилия у него еще толком не определилась: не то Коломийцев, не то Коломиец. На наше счастье, первая известная фонограмма этой песни (в квартире писателя Владимира Россельса) датирована: 23 ноября 1968 года. И еще какое-то время после этого исполнения — до 5 декабря точно — Клим Петрович оставался шахтером: именно в этот день к Александру Аркадьевичу домой пришел с магнитофоном собиратель Михаил Баранов и записал ту же редакцию песни. Видимо, чуть позже Галич начал работу над вторым рассказом из жизни Клима и написал его очень быстро. Потому что еще до Нового года у себя дома при гостях (запись Марины Фигнер, которой была посвящена песня «Караганда») он впервые спел новую песню. Она называлась «О том, как Клим Петрович добивался, чтоб его цеху присвоили звание «Цеха коммунистического труда»«.
Сюжет второй песни потребовал изменений в биографии: оставаться шахтером Климу Петровичу дальше было не возможно. Речь в тот день шла уже о цикле песен, и в его названии герой был представлен уже как мастер этого самого цеха, кавалер многих орденов и депутат горсовета. Впрочем, изменение места работы и профессии героя не затронуло содержания первого рассказа: мастер мог быть и из рабочих. Остался неизменным и социальный статус героя — «знатный человек».
Изменение потребовалось в другом. Станислав Рассадин вспоминает, как журналист Анатолий Аграновский возражал автору: мол, на подобных собраниях зал даже не заметит подобного конфуза . Возможно, на решение Галича повлияло и то, что дальнейшая публичная карьера Клима Петровича — оставь автор первый вариант — была бы под большим вопросом, а историй про Коломийцева еще было задумано много. Во всяком случае, уже в начале 1969-го он переделал финал первой песни:
<…> Первый тоже — лично — сдвинул ладоши.
А посля зазвал в свою вотчину
И сказал при всем окружении:
«Хорошо, блядь, ты им дал, по-рабочему!
Очень верно осветил положение!»…
Не хвастаю нисколько я,
Поймите-ка!
Но очень дело скользкое —
Политика!
Последнее четверостишие походило на мораль и к тому же подразумевало какой-то анализ ситуации со стороны Клима, что портило девственность образа. Правда, и просуществовала эта строфа недолго: она встретилась нам лишь на одной фонограмме.
(Что касается целостности образа, то Галич в своих комментариях не раз на него ссылался: «Здесь [в песнях цикла. — А. К.] будут… в пределах средней школы, но тем не менее нецензурные выражения. Но автор даже не просит… извинения, ибо это говорит, так сказать, персонаж. А он иначе говорить не умеет». Или: «Все песни — на один мотив, только немножко разнятся припевы. Потому что Клим Петрович — человек простой и… в общем тут с мотивами ему разбираться некогда».)
Однако именно в эти дни Галич работал над своим вторым самиздатским сборником, который назвал «Вторая книга». И правя текст для машинистки, внес и эти две новые строфы . Судя по отдельным словам, не встречавшимся позже на пленках (например, позвал вместо зазвал и др.), можно с уверенностью сказать, что эта правка делалась — до всех известных фонограмм, то есть сама мысль об изменении финала, скорее всего, пришла именно в момент работы над рукописью книги. И следовательно, мы имеем более ранний вариант финала 1969 года:
…Но дело это скользкое —
Политика!
Ах, по-ли-ти-ка!..
С большой долей вероятности можно назвать дату этой правки. Опубликован фрагмент дневника Галича 1969 года: «Весь день за правкой…» (4/01); «Был у Пинского…» (5/01); «Кончил правку для Л. Пинского…» (7/01) . Судя по вариантам текстов рукописи и по устным воспоминаниям Льва Турчинского, обстоятельства создания книги, в коем активное участие принимал известный шекспировед Леонид Ефимович Пинский, в точности совпадают с зафиксированными в дневнике. Так или иначе, примерно с зимы-весны 1969-го — вплоть до записей на радио «Свобода», на гастролях во Франции и в Израиле в 1975 году песня заканчивалась словами первого секретаря.
После 1972 года Галич стал иногда заменять в финальной строфе нецензурное слово, употребленное в качестве междометия, на вводное слово грит (разговорную, сокращенную форму слова говорит), а чаще на обращение брат. Видимо, замена происходила в малознакомой автору аудитории, а также в домах, где он стеснялся ненормативной лексики. В таком же виде («Хорошо, брат, ты им дал, по-рабочему!..») строка пелась во всех известных выступлениях Галича за рубежом и так же напечатана в последнем прижизненном сборнике.
Но вернемся ко второй песне цикла. Перед ее первым исполнением (упомянутая фонограмма М. Фигнер; декабрь 1968 года) Галич просит никому эту песню не переписывать. Далее. В упоминавшемся дневнике есть запись от 1 января 1969 года: «Вечером пел, почти у незнакомых людей, но хорошо, что обстановка не «вечеринки», а этакого домашнего концерта» . Так вот у этих «почти незнакомых людей» Галич, судя по имеющейся фонограмме, спев одну песню, вообще не упомянул о том, что вторая уже существует. Чуть позже — дома у поэта-песенника М. Танича — она была исполнена, но по просьбе автора не была записана (об этом свидетельствуют обрывки авторских комментариев на пленке). Подобное поведение Галича можно было бы отнести за счет того, что он постоянно варьировал первую строфу и никак не мог остановиться на каком-нибудь варианте:
…Все смеются на бюро:
«Ты же витязь,
И герой, и получаешь по-царски!»…
«…Ты ж герой, — смеются все, —
Ты же витязь,
И получку получаешь по-царски!»…
«…Ты герой, — смеются все, —
Ты же витязь,
И зарплату получаешь по-царски!»…
(Начиная с этой записи, название песни стало чуть длиннее: «…и не добившись этого — запил». В то же время, это последняя фонограмма, где упоминается «соцтрудгеройство» Коломийцева.)
…Все смеются на бюро:
«Ты же витязь —
И зарплату получаешь по-царски!»…
…Все смеются на бюро:
«Ты же витязь —
И медали получаешь по-царски!»…
И только начиная с восьмой из известных нам фонограмм (запись М. Крыжановского, 1971) первая строфа песни принимает окончательный вид:
…Все смеются на бюро:
«Ты же витязь —
И жилплощадь, и получка по-царски!»
Ну, а я им:
«Извините, подвиньтесь!
Я ж за правду хлопочу — не за цацки!..»
Но, скорее всего, причины скрывать песню были иные: несмотря на строгое предупреждение со стороны Союза писателей, последовавшее 20 мая 1968 года после Новосибирского фестиваля , содержание песен становилось все острее и острее. На авторское осознание этого указывает комментарий в той же первой известной фонограмме песни: «Вторая песенка пострашней…». (Напомню содержание: все походы героя по начальству заканчиваются в Москве — в финале выясняется, что почетного звания «такому выдающему цеху» присвоить ну никак нельзя из-за возможной международной огласки, потому что продукцией его является… «проволока колючая»; и Клим уходит в запой.)
Правда, по выражению М. Г. Львовского, «Талант уже не позволял ему быть робким» . Вскоре Галич начал петь «страшную песенку» перед магнитофонами без всяких ограничений.
Хочется обратить внимание на неожиданную концовку. Галич сам признавался, что очень любит подобные повороты сюжета (он называл их «ловушками»). В этой связи можно вспомнить и «Цыганскую песню», где в финальных строфах сообщается, что героиня пела… Александру Блоку. Или «Я выбираю Свободу», где в финале Свобода… оборачивается представителем «доблестных органов». По тому же принципу построены песня «После вечеринки», «Песня об Отчем Доме» и ряд других. Заметим, что в 60-х годах был очень популярен жанр юмористического миниатюрного рассказа с неожиданным концом (наподобие анекдота), который носил название «польский рассказ».
Третья песня цикла — «О том, как Клим Петрович восстал против экономической помощи слаборазвитым странам» — впервые появилась на пленке лишь в 1971 году. Со второй половины года она начинает звучать в выступлениях Галича вместе с двумя предыдущими.
В этой песне тоже существовали строки, выпавшие в дальнейшем из текста. В ней Коломийцев повествует, как он, будучи за границей и питаясь одной лишь привезенной из дома салакой, купил в магазине за валюту банку консервов, оказавшихся на поверку той же салакой. Финал первой редакции звучал так:
Я-то думал — как-никак заграница,
Думал — память как-никак сохранится:
Карандаш, там, или галстук с короной…
Оказалось все сплошной баркаролой.
Оказалось, что для них, для засранцев, —
Мы годимся на манер иностранцев.
И вся жисть их заграничная — лажа!
Даже хуже, извините, чем наша!
Затем выпали две строки про карандаш и галстук и видоизменилась еще одна строка:
Мы выходим на манер иностранцев.
И лишь потом финал обрел окончательный вид:
…Оказалось, что они, голодранцы,
Понимают так, что мы — иностранцы .
И вся жисть их заграничная — лажа!
Даже хуже, извините, чем наша!
Но чуть раньше этой песни, в мае того же года, на одной из фонограмм была записана первая из двух интермедий (такое драматургическое определение дал им сам Галич) — «О том, как Клим Петрович, укачивая своего племянника Семена, Клавкиного сына, неожиданно для самого себя сочинил научно-фантастический рассказ». Ей было уготовано место в цикле после истории «О том, как Клим Петрович выступал на митинге в защиту мира». Следующая фонограмма этой «колыбельной» всплывает лишь через два года — в мае 1973-го. Текст ее существенно не менялся во времени, за исключением следующего момента. Галичу важно было соблюсти между временем действия и временем своей воображаемой истории дистанцию именно в 100 лет. Поэтому одна из строф в первой редакции начиналась:
В две тысячи семьдесят первом году
Я вечером, Сеня, в пивную зайду…
А в дальнейшем соответственно год менялся на 2073-й и 2075-й.
1973-м годом датируется последняя песня цикла — интермедия «Плач Дарьи Коломийцевой по поводу запоя ее мужа Клима Петровича и попутно сообщение о том, какой у Клима Петровича оказался тонкий, почти что изысканный вкус». По хронологии повествования она встала после истории с неудавшимся присвоением звания цеху, рассказывая о том, что же произошло, когда Клим Петрович запил от несправедливости начальства. По всей видимости, написана она была той благословенной весной в Серебряном Бору на даче Большого театра, когда были созданы книга воспоминаний «Генеральная репетиция» и ряд прекрасных стихотворений. Первая фонограмма «Плача…» содержала своеобразную историческую справку о семье Клима Петровича:
<…> А он, дурак недоеный,
Сидит и водку пьет.
На рожу все скукоженней,
И нравом все лютей.
А мы лет восемь прожили —
Не стыдно от людей.
В чужой карман не лазили,
Хранили честь и стать.
Но я могла в магазине
Всегда кой-что достать.
Не с берега, а к берегу
Все плыло к нам само:
Сервант купили к телеку,
И чешское трюмо.
И две кровати парные,
И кресло, и палас…
А Клим как раз из армии
Уволилси в запас.
Пошел работать мастером,
Избрали в горсовет…
И вдруг, подружки, здрасьте вам:
Запой — и ваших нет.
Ну, думаю я, думаю,
Теснит от мыслей грудь…
По всей видимости, Галич посчитал, что биография героев настолько типична, что вполне угадывается и так. В результате текст стал короче на двадцать строк. По совету знахаря Дарья напоила мужа вместо водки керосином. Тот выпил стакан, закусил как ни в чем не бывало грибком «И вымолвил: // — Нет, не люблю маслят».
Еще в 1969 году Галич упоминает о пяти песнях будущего цикла, две из которых, напомню, к тому моменту уже существовали, но не раскрывает содержания задуманных. Следующий известный нам комментарий об авторских замыслах по рассматриваемому поводу был записан на пленку через два года. В нем, кроме тех пяти песен, которые действительно будут в итоге созданы, упоминаются еще две: «О том, как Клим Петрович получил «строгача»« и одна, к сожалению, неназванная. Потом, видимо, замысел вновь изменился. Так или иначе, но на всех своих «прощальных» концертах 1974 года Александр Аркадьевич говорил, что цикл «разросся до эпоса» и обрел свой окончательный вид из пяти произведений — трех песен и двух интермедий между ними. И в большинстве случаев исполнял подряд все пять. А фрагменты двух незавершенных текстов после выезда Галича за границу были включены (наряду со всеми другими произведениями цикла) в подготовленную им авторскую книгу стихов «Когда я вернусь» . Они под общей шапкой «Избранные отрывки из выступлений Клима Петровича» открывали цикл и назывались так: «Из речи на встрече с интеллигенцией» и «Из беседы с туристами из Западной Германии». Фонограммы авторского чтения их неизвестны.
Название же всего цикла в книге звучало так, как оно вынесено нами в заголовок статьи: «Коломийцев в полный рост». Необходимо заметить, что известные фонограммы, в том числе и заграничного периода, подобного названия не зафиксировали. Это дает нам право предположить, что именно наличие бессюжетных «отрывков» (не историй) и потребовало нового заголовка для цикла. А традиционное название стало подзаголовком: «Истории из жизни Клима Петровича Коломийцева — мастера цеха, кавалера многих орденов, члена бюро парткома и депутата горсовета».
…На концерте в Париже в 1975 году Галич признался своему Климу в любви.
Цензурные (и автоцензурные) «потери» или, точнее, сомнительные «приобретения» сочинений Окуджавы («Песенка американского солдата», «Молитва Франсуа Вийона», «Старинная студенческая песня») упоминаются чуть ли не половиной авторов статей о нем и, видимо, войдут в учебники. Искажения были в напечатанных стихах поэта, конечно, не только на уровне названий. И это касается публикаций песен, певшихся всей страной с истинными строками («Когда же полоумный жлоб сулит дорогу нам к острогу…» и т. п.), — «песенок», которые так то ли ласково, то ли нарочито пренебрежительно (и тоже автоцензурно) называл автор. Автор, который имел официальный писательский статус. Но который так и не сумел издать при советской власти все свои произведения, и без того известные даже далеко за пределами страны.
Иногда кто-нибудь, претендуя на «независимый» взгляд, восклицает: как же это Высоцкого не печатали?! Известно более двухсот его прижизненных публикаций! Будто не знает «борец за правду», что в абсолютном большинстве это — перепечатки в местных и малотиражных газетках по всей стране нескольких песен из кинофильмов, то есть песен, уже кем-то разрешенных. Что такое количество «публикаций» говорит только о том, сколько редакторов хотели бы напечатать песни народного поэта. Следуя такой логике, можно утверждать, что в СССР публикаций песен Галича было раз в несколько больше (особенно «Комсомольской» — с припевом: «До свиданья, мама, не горюй!»), чем песен Высоцкого. С другой стороны, люди непредвзятые настолько привыкли к тому, что авторская песня 60-70-х годов не ассоциируется у нас с авторскими публикациями, что до сих пор ни один исследователь не изучил вопрос: а все ли такие публикации Галича нам известны? Ведь в самиздате ходили лишь ксерокопированные «тамиздатские» сборники его произведений, выпущенные «Посевом». Еще об одной книжке Галича вспоминают, лишь говоря о предисловии к ней. Это краткое предисловие было написано архиепископом Иоанном Сан-Францисским, в миру — Д. А. Шаховским, уважаемым и авторитетным в эмигрантской среде писателем и человеком . Сам же сборник содержит такое количество нелепых ошибок, которое встречается только в рукописных тетрадках-песенниках школьников.
Однако стихи и песни Галича в русскоязычной зарубежной периодике — печатались. И самая первая найденная публикация требовала упомянуть о ней в уже законченном рассказе о Климе Петровиче, знатном человеке, депутате, кавалере, и прочая, и прочая…
В первом — редакционном — отклике на гибель Галича журнал «Континент» писал: «Для этого номера он обещал нам три новые песни — о Климе Петровиче Коломийцеве. Обретая на Западе свою новую аудиторию, не только русскую, но итальянскую, французскую, он начал отходить от своей первоначальной ностальгии, чувствовать себя нужным и — вернулся к одному из своих старых героев. Может быть, в тот момент, когда он ступил на порог своего дома и, не раздеваясь, сделал свой последний — нелепый и роковой — шаг, — может быть, он думал, наладив магнитофон, в перерывах между записями для радио, записать и эти песни. Мы их никогда не услышим, никогда даже текста не прочитаем: он не записывал текстов нередко даже после того, как песня окончательно складывалась» .
О том, что А. Галич не всегда сразу записывал свои песни, — сообщил мне в конце 80-х годов его ныне покойный брат, Валерий Аркадьевич Гинзбург . Такую подробность в 1977 году мог знать только близкий Галичу человек, обсуждавший с ним эти темы. Резонно предположить, что редакционная статья написана таким человеком, — скорее всего, это главный редактор «Континента» В. Е. Максимов. Еще на родине Галич и Максимов подписывали одни и те же коллективные письма ; в один день их приняли в международную писательскую организацию, на что они ответили совместной телеграммой ; с самого момента своей эмиграции Галич вошел в редколлегию возглавляемого Максимовым журнала; за недолгий срок пребывания вне родины посвятил Максимову песню и поэму. Об их близких отношениях свидетельствуют и мемуаристы.
Естественно предположить, что и разговор о новых песнях для журнала Галич вел именно с его главным редактором. Тогда — вопрос: неужто Владимир Емельянович не запомнил, о каких текстах шла речь? Ведь в последнем (по времени) опубликованном интервью Галича, отвечая на вопрос о творческих планах, он говорит, что дописывает новую прозаическую вещь — «Еще раз о чёрте», о выходящей книге «Когда я вернусь», но ни слова не говорит о продолжении известного цикла . Ведь уже несколько лет цикл из пяти песен о Климе Коломийцеве пелся и объявлялся как законченный. Более того, в июне 1974-го кто-то из близких Галича записал на пленку такой его комментарий, особо любопытный для нас: «Иногда у меня происходят такие мгновения — прощания с циклами. Значит, вот я сейчас прощаюсь с этим циклом, поскольку больше я уже ничего в него не напишу. <…> С Климом Петровичем я покончил». И самое главное: как мы уже знаем, даже старые заготовки к ранее планировавшимся дополнениям отданы в виде отрывков из речей Клима в новую книгу…
А может быть, Коломийцев не дал Галичу покоя, и авторский замысел в середине 1977-го в очередной раз поменялся?
Чтобы ответить на этот вопрос, вернемся в 1974 год. В своих воспоминаниях писательница и большой друг поэта И. Грекова цитирует набросок, найденный на полу квартиры Галича после его отъезда в эмиграцию:
Я, товарищи, скажу помаленьку,
Мы не где-нибудь живем — на Руси.
Кому кепка, а кому — тюбетейка,
Кто что хочет — надевай и носи.
Наше дело — это тонкое дело,
Темный лес, любезный друг, темный лес,
И обязаны мы нощно и денно
Государственный блюсти интерес.
Мы не в рюхи здесь играем, не в карты,
Здесь не баня, говорят, не вокзал.
Что для нас наиважнейшее? Кадры!
Это знаешь, дорогой, кто сказал?
Тут не с удочкой сидишь, рыболовишь,
Должен помнить как основу основ:
Рабинович — он и есть Рабинович,
А скажи мне, кто таков Иванов?
Вот он пишет в биографии — русский,
Истый-чистый, хоть становь напоказ.
А родился, извиняюсь, в Бобруйске,
И у бабушки фамилия — Кац.
Значит, должен ты учесть эту бабку
(Иванову, натурально, молчок!).
Но положь ее в отдельную папку
И поставь на ней особый значок.
и т. д.
И. Грекова резонно предполагает, что речь здесь ведется от имени начальника отдела кадров, и так комментирует далее этот текст: ««И т. д.» говорит о том, что автор не очень-то дорожил стихотворением. И в самом деле следы недоделанности есть в этих строках».
Больше всего этот текст похож на начало песни, после которого должна следовать история из жизни советского кадровика, которого пытались провести «хитрые евреи» (примерно как в «Жуткой истории, услышанной… в привокзальном шалмане» — про советского майора, который, поменяв национальность, пытался «смыться в Израиль»). Отсюда — авторское «и т. д.», отсюда и неотделанность некоторых строк наброска.
Две последние строфы его процитированы Галичем в «Генеральной репетиции» — по поводу как раз рассуждений о «пятом пункте». Не имея первоисточника текста, опубликованного в воспоминаниях И. Грековой, и потому не берясь определять, какой из текстов старше, отметим только, что в них имеются разночтения: между прочим вместо извиняюсь и его (Иванова) вместо ее (бабки). Кроме того, в «Генеральной репетиции» — более характерное для сатирических песен Галича шаржированно-просторечное написание слова фамилиё .
Но сама тема отрывка заставляет вспомнить первое интервью Галича, данное им после выезда из СССР, в конце июня 1974 года. Там, в частности, говорится о только еще готовящемся сборнике «Когда я вернусь»: «…Вот, скажем, моя последняя книга. Это почти целиком книга лирических песен. Жанр пьесы [в песне — А. К.], жанр короткого скетча, одноактной драмы — я от него немножко отошел. Но я к нему думаю вернуться. У меня в работе песенный цикл, который я собираюсь вскоре дописать. Этот цикл (в духе песен о Климе Петровиче Коломийцеве) называется «Горестная жизнь и размышления начальника отдела кадров стро-ительно-монтажного управления номер 22 города Москвы»« .
Но и здесь — с циклом о Климе Петровиче только косвенная связь. Такая же — не больше, чем с песней о директоре антикварного магазина (кстати, под тем же номером), написанной в том же духе.
Прояснить загадку и свести воедино все звенья цепочки фактов помогла, как и во многих других случаях, — авторская фонограмма. В магнитных записях бывшего минчанина, философа В. П. Лебедева, много лет дружившего с Галичем и постоянно записывавшего его песни, а сейчас проживающего в США, — в фонограмме 1969 года нашлась ранее не попадавшаяся нам авторская реплика. После третьей (тогда — новой) песни про Клима в ответ на дружный смех и одобрительные возгласы присутствующих Александр Аркадьевич произнес: «Он сейчас еще в отдел кадров пойдет — его переведут по инвалидности…».
Значит, вот о каком еще планировавшемся, но не названом на пленке 1971 года, сюжете из жизни Коломийцева мы не знали. И вот, значит, откуда «отпочковался» заявленный позже новый цикл.
Этот комментарий косвенно подтверждает не только догадку о предполагаемом нами разговоре Галича с редактором «Континента», но и то, что речь в нем действительно шла о попытке реализации цикла о кадровике СМУ-22 г. Москвы, а значит, подтверждает и реальность этой попытки. Он частично «реабилитирует» В. Максимова, который, хотя и чуть ошибся, но, тем не менее, глубже нас был посвящен в историю персонажей и творческие замыслы своего друга, знал не только о предполагаемом результате, но и о «родственных» связях героев двух циклов.
Кстати, на той же пленке Лебедева есть еще один редкий комментарий к рассматриваемому циклу: «Попытка сделать в песнях то, что делал Зощенко». Так что исследователи, рассматривая творчество Галича на фоне созданного классиком сатирического жанра (правда, в прозе), — имеют на то все основания. Работа Галича в этом ключе была вполне осознанной и целенаправленной.
Не хочется заканчивать статью констатацией того, что ни одна песня из задуманной Галичем эпопеи о жизни советского кадровика-антисемита до сих пор не найдена. Почему-то кажется, что если цикл (или хотя бы часть его) был сочинен, то он «на этой земле остался». Несмотря на цитированное свидетельство В. Гинзбурга, были у Галича и «настоящие» черновики — черканые-перечерканные, — и несколько таких листов экспонировалось в 1998 году на выставке в Литературном музее в Москве. Значит, не все он сочинял «в голове», ему была знакома и работа за столом, за листом бумаги, за пишущей машинкой, наконец…
В пользу оптимистической позиции (несмотря на все наши если) имеются и соображения, более весомые, чем простая вера.
Во-первых, до сих пор нам не встречались многие фонограммы Галича, убедительные свидетельства существования которых имеются. Например, перепечатывая текст «Последней песни» Галича, публикаторы приводили и редакционную ремарку «Заглавие дано редакцией журнала «Континент»«. И только когда стала известна исходная фонограмма, все поняли, что перепечатывали искаженный текст. Но в той же публикации «Континента», кроме текста «Последней песни», напечатан еще и текст песни «Читая «Литературную газету»«, тоже расшифрованный с пленки, о чем свидетельствуют и редакционное вступление, и название подборки: «С последней ленты». Однако запись такая на родине поэта до сих пор не известна. В книге Ю. Панича «Галич у микрофона», на основе которой сделан сборник издательства «Глагол» , есть сведения и о других фонограммах, о которых не знают в России.
Во-вторых, до сих пор публикаторы Галича гадают, когда написана та или иная песня, опубликованная в последнем прижизненном авторском сборнике. Почему-то в большинстве случаев издателям и исследователям хочется думать, что все это написано в России, а на, как раньше выражались, хваленой западной «свободе» (здесь — со строчной буквы) к автору пришло творческое бесплодие. Может, давит легенда о невозможности писателю творить на чужбине, навязанная нам в советской школе? Однако ведь прижизненные публикации Галича, о которых речь уже шла, содержат не только сами тексты, но иногда и точную авторскую датировку. Но если мы не можем найти то, о существовании чего давно известно, значит в галичеведении не вскрыт даже верхний пласт.
А если так — пленки и рукописи еще могут найтись. В том числе и с песнями из цикла о начальнике отдела кадров.