Мише
I
Краткосрочная зона утрат
(как сезоны дождей и хамсинов).
Темный берег разлуки.
Не поймешь, кто уходит, кто жив.
Мои руки в твоих,
и мгновенье становится длинным,
Мы в укрытье, внутри,
смутным лесом себя окружив.
Наша молодость с нами –
как будто на зов прибежала.
Наши мальчики с нами,
такие, как были тогда.
Сетка ржавая та,
и солдатское то одеяло,
И деревья шумят,
и днепровская близко вода.
Это зона утрат и любви.
Темный берег разлуки.
Дай мне руки твои,
Дай мне, миленький, руки.
II
И уже приснилась встреча.
Под платком озябли плечи,
Как когда-то, там, вначале,
Обнялись мы и молчали.
Темень. Ночь. Но дом наш рядом.
И – в обнимку, по ступенькам,
Мимо туи с краю сада,
Что сломило снегопадом.
– Ты вернулся?
– Я вернулся…
Как из боя он вернулся.
Слабый ветер ниоткуда
Сердца моего коснулся.
III
Когда-то у него была война.
Ему ее на целый век хватило.
И в жизни у него была одна,
Она его жалела и любила.
Инсульты настигали от удач,
А против бед у них была закалка.
Ночами говорю себе: не плачь,
Ну почему тебе его так жалко?
Утехи – главной – канул даже след,
И где б он ни был, музыки там нет.
Солдатских песен. Городских романсов.
И на Шопена ни малейших шансов.
IV
Дождь шумел и всхлипывал сегодня,
А какая синь была вчера.
Но с дождем вздыхается свободней
И тоска не с самого утра.
Помню миги эти роковые,
И упорно мучат, как впервые,
Жалость – и царапины вины.
Я жива,
а ты смежил ресницы.
И, бывает, забываешь сниться.
Догоняю. Вижу со спины.
* * *
Отзвенело. Уже не влюбиться
И в любовной тоске не тонуть,
И веселая вестница-птица
Мне крылом забывает махнуть.
Но не терпит пустот мирозданье
Пусто место не дадено нам.
И поэтому воспоминанья –
Отблеск счастья, гримаса страданья –
Навещают меня по ночам.
И как вживе – застолье с друзьями,
Общий хохот, и тосты, и спор –
И необщее небо над нами,
И волненья отдельный костер.А потом… Но не стану, не буду.
Этот день я сама досмотрю.
Ни закатного ветра остуду,
Ни молчанья, ни слов не забуду,
Все деревья подряд повторю.
* * *
Пирамидальный тополь у ворот
Похож на кипарис под здешним небом.
И возникает город ранний тот,
Который был, а кажется, что не был.
А кажется – приснился на заре,
Когда в окно вошел рассветный холод.
Мой юный друг – он только будет молод!
Все впереди:
и вьюга в январе,
И март процокает за февралем,
Кроша на лужах ледяные кромки.
Нас метят грозы мелом и углем,
Пока над вымыслом мы слезы льем,
И строчкой околдован голос ломкий…
Потом запели песни про войну –
И ту, где дан приказ ему на запад.
Потом война. Победа.
В ту весну
К воде и к ветру примешался запах
Уже заметный – гнили и вранья.
И будто потемнело без огня.
У власти – зоркой! – есть на все цена.
Но мы из рук не ели,
и отчасти
Могла бы меньше мучить нас вина:
Да, выживанье. Но не соучастье.
За стих держусь. За цельный небосвод
Держусь.
И подоспел исход, излет.
Отрыв… Но много раньше – отслоенье.
А до всего – прекрасный тополь тот
И длинный клин неомраченной тени.
О РАЗНЫХ МАТЕРИЯХ
От знамени отблеск на лицах.
И наши обновки из ситца
Мы рано из них вырастали,
И флаги, как платья, слиняли.
Рядно несбываний и боли –
Для нас его ткали особо.
А если фартило поболе,
Два слова промямлят у гроба.
Но синее небо в разводах!
Дождей полосатые воды!
В лихие и в смутные годы
Я милостей жду от природы.
* * *
Спать ложусь, не помолившись.
Не научена молиться.
Но умею, не учившись,
Встретив диво – удивиться.И, рассеянно умолкнув,
Воскрешать ту малость снова.
И в стогу искать иголку –
Затерявшееся слово.Жить с раскрытыми глазами –
Как молиться в звездном храме.
ЖИВОПИСЦУ
Л. О.
Два совершенства, два холма.
Звезда колючая во впадине.
И светлый сумрак, а не тьма,
И окоем залихорадило.Я не выдумываю, нет,
Не вешай на меня напраслины.
Творец сработал этот свет,
Чтоб через миллионы лет
Взглянули мы – и были счастливы.
Холмы, и женская краса,
И небеса, и очеса –
Мир переполнен вдохновением.
Не на торжке,
в глуши, в тиши
Учись у Бога и пиши.
И в подмастерья не спеши:
Не шутки – подмастерье гения.
КАК МОЯ МАМА МОЛИЛАСЬ
Тот осенний бульвар, где деревьев костры
Золотого и рыжего цвета,
Разыгравшись, бежал на вершину горы,
Про обрыв позабывши, наверно…
Я пошла на рентген.
(Как далёк этот день.)
Слабый свет в глубине кабинета.
Я впорхнула туда, а оттуда, как тень,
Тихо вышла с большущей каверной.
Кашлянула на стеклышко я поутру.
Ну, конечно же, палочки Коха.
И анализ шептал, что я скоро умру,
Что бациллы кишат в поле зренья!
Мой румянец алел.
А она не смогла –
Маме стало в сарайчике плохо,
И она между дров потихоньку сползла
Или рухнула там на колени.
В подсознанье блеснуло, как мама её,
Бабка Доба, за деда когда-то:
«Шрэк его, но не штэк!
Шрэк его, но не штэк!
Это, готеню, я виновата».
Голос мамин: «Пугай!
Но не бей, не карай.
Ты один, ты единственный можешь…
Много слёз у меня. Мало слов у меня.
Пожалей, пожалей меня, Боже».
То ли стон – из предсердия, из живота,
То ли то, что давно я была сирота,
И как дождик чиста,
и смешна иногда –
Только мама моя домолилась!
А чахотка ушла. Отступилась.
* * *
Есть степь, как столешница.
(Дедушка Мойше и мама
в излучине Буга, у станции Голта).
Я вынула жребий из шапки –
как кардиограмма,
из взлетов и спадов дуга моего горизонта.
Мне выпала эта,
с атóмным ядром в середине,
чреватая бездной эпоха.
И длинная строчка,
как длинные тени в пустыне,
с забытой нехваткою вдоха.
Быть может, замедленность темпа
повязана с краткостью срока:
прощание близко маячит.
Ступает стопа осторожней –
вот-вот оборвется дорога.
Какое аллегро? Какое виваче?
Но я доплыла и таинственно знаю:
я здесь у себя в самом деле,
и это завет, а не случай.
Под вечер библейские ветры
про вечную землю запели
кантáбиле – гибко, певуче.
* * *
Я вижу, куда я уйду
За ближнюю эту гряду,
За ту, что за ней. За другие,
Такие уже дорогие.
Над древней землей полечу
Вперед, забирая направо,
Ни речки тут нет, ни дубравы,
А песенку я захвачу.
Там белая едет коза,
И детские видят глаза:
Товару полно на тележке –
И сладкий изюм, и орешки.
Там едет коза торговать.
И предки мои торговали.
Убили их всех. Постреляли.
Фарфален. Уже не позвать.
Еврейское сердце болит,
И боль эта неизлечима.
Не козочка – белая тучка бежит
По небу Иерусалима.
* * *
На север смотрю, не на юг, не на запад.
Туда, через светлые дали и мрак,
Где, желтой листвой тротуары заляпав,
Гуляет Маринин российский сквозняк.Что стоит пустяк пограничного знака
И сколько – родная возвышенность черт!
Со мной переделкинский дом Пастернака,
Пахра, где Твардовский и Зямочка Гердт.
Тот север – твержу, не привравши ни грамма, –
Мне близок – иначе, чем Ближний Восток…
И там над Днепром моя бедная мама,
С еврейского древа слетевший листок.
* * *
В уши мне напел хамсин:
«Реве вiтер вельми в полi».
Все очнулось поневоле,
Память – демон-властелин.
И веселье, и тоска.
И поминки, и застолье.
Даль томительно близка –
«Реве вiтер вельми в полi».
НАСЧЕТ ПОЗНАНИЯ
Хоть гению провалы – будто птице,
Как одолеть бескрайнюю дорогу?
Сложны элементарные частицы,
А простота доступна только Богу.