Главы из романа-дайджеста
ДОКУМЕНТ № 6
Дон Фабио слыл человеком патологически спокойным и уравновешенным. С этим были согласны все. Точнее, то, что вызвать на его лице следы волнения практически невозможно, было общеизвестно. С этим никто и не спорил. Не все были согласны лишь с тем, что дона Фабио можно назвать в полной мере человеком. Его жестокость, беспощадность, приступы ледяной ярости снискали ему репутацию зверя среди всех, кто его знал, включая конкурентов, которых, правда, с каждым годом становилось все меньше и меньше.
Но сейчас дон Фабио был взволнован и даже не пытался скрывать это. Понятно, что для проявления эмоций должна была быть веская причина. И она, действительно, у него была. Дон готовился стать отцом…
Широкими неслышными шагами дон Фабио мерил из угла в угол огромный холл. Шаги были не слышны потому, что, во-первых, пол был устлан туркменским ковром ручной работы, и, во-вторых, потому, что ступать бесшумно еще в детстве его научила мать-индианка.
…Сорок два года назад дочь владельца лесопилки повстречала заезжего спортсмена, выступавшего на местной арене, то есть на городской (сельской?) площади в боях без правил – единственном виде единоборств, пользовавшимся популярностью среди местного населения. Любовь между Аресией и Антонио вспыхнула, как и водится в этих краях, подобно пожару в сельве. Стоило прекрасной Аресии увидеть звероподобное, поросшее клочьями шерсти и украшенное шрамами, вымазанное кровью противников тело Антонио, стоило увидеть Антонио высокую точеную фигуру с широкими бедрами и узкой талией, длинными стройными ногами и грудью, спелую красоту которой не могла скрыть блузка вольного покроя, как все было готово к пожару.
Когда над притихшей ареной раздался хруст шейного позвонка, сломанного могучей лапой Антонио, и когда победитель, обводя осоловевшим от убийства взором трибуны, натолкнулся на взгляд слегка раскосых глаз, с ласковым спокойствием смотревших на него из широко посаженных бойниц над медно окрашенными бастионами скул, в тот момент публика немо ахнула в восторге от зрелища смерти и тут же зашлась воем восторга. Но Антонио уже забыл о только что поверженном сопернике и, переполняемый страстью, взвыл, перекрывая рёв толпы, и не из кровожадности, а лишь потому, что не ведал, как можно еще выразить свое чувство, схватил труп и саданул его черепом о валун так, что камень треснул, и мозги, освобожденные из костной темницы, заляпали ближайших зрителей. Антонио рванулся к зрителям, и толпа покорно шарахнулась от убийцы. Но ему нужны были не их никчемные жизни, а лишь мачете, без толку торчащий за поясом уставшего от непрестанной тупой работы под кокаиновым наркозом креола. Антонио выхватил нож, широким жестом отделил скальп от черепа поверженного противника и, не обращая внимания на стон ужаса, вырвавшийся, наконец-то, из искаженных страхом морд Homo Sapiens’ов, стаями разлетающихся из-под его ног, преклонил колено пред индианкой и протянул ей лоскут кожи. Скальп с остатками модной в те годы и в тех краях прически еще источал характерный запах только что освежеванного мяса. И когда Аресия, не отводя глаз, приняла подарок, когда их руки встретились, ударила та самая молния, что воспламенила в их душах пожар, в пламени которого суждено было сгореть многим, ибо в огне этом зачат был дон Фабио.
Антонио не выходил из Аресии ровно неделю, после чего, умиротворенный, принял из ее рук еду и скупо рассказал о себе, а именно, что ничего о своем рождении не знает, кроме того, что говорила ему пожилая женщина, воспитавшая его. А она сообщила, что в жилах его течет кровь всех ныне живущих и уже канувших в преисподнюю народов. Во всяком случае, ей было доподлинно известно, что отец Антонио был смесью запорожского казака и цыганки. Мать же нельзя было назвать чистокровной бразильской мулаткой лишь потому, что мужчина, породивший ее, будучи по внешнему виду китайцем, исповедовал в память о дедах попеременно ислам, буддизм, иудаизм и младогегельянство, а женщина, в чьем чреве мать Антонио отбывала свой первый срок, была зачата на какой-то вудистской церемонии дочерью португалки и негра из Сенегала посредством потомка английского матроса от портовой женщины сомнительного происхождения.
Молодые лютовали в любви, и через два месяца Аресия почувствовала, что стала тяжела. Спустя некоторое время надежда переросла в уверенность, и тогда она душной ночью, после того, как возлюбленный был обессилен ее ненасытностью и забылся счастливым сном без сновидений, вонзила мачете в его грудь.
В положенное время она родила легко, как и подобает здоровой женщине. Когда повивальная бабка сказала Аресии, что у нее мальчик, молодая мать не выказала никаких чувств – она ведь всегда знала, что у них с Антонио будет сын. Перед первым кормлением Аресия достала свою самую дорогую реликвию – высушенную кровь Антонио – и смазала ею маленький ротик сына. Так дон Фабио впитал отцовскую кровь с молоком матери.
Аресия бережно опекала сына. Любовь ее была безгранична, и цели, которые она ставила перед Фабио, тоже не знали границ. Он должен был стать властелином мира, и Аресия воспитывала его сильным и жестоким. Когда же наступил день его шестнадцатилетия, она увела его далеко в сельву. Там из тайника она достала фамильное мачете и отдала его сыну.
– Этим мачете я убила твоего отца. Я сделала это, чтобы ты был его единственным сыном, Фабито. Ты рожден в крови и должен стать властелином. Ты силен и жесток, ты готов взять мир, но у тебя есть одна единственная слабость. Эта слабость – я, твоя мать. Поэтому ты сейчас убьешь меня. Возьми мачете – оно помнит кровь твоего отца – и перережь мне горло, потом достань сердце и выпей из него кровь, похорони меня по-божески и не забудь прочитать молитву – из всех молитв я научила тебя только этой, заупокойной.
Фабито был послушным сыном.
Через некоторое время он создал свой мир, и власть его в этом мире была абсолютна.
…Для дона Фабио идея клонирования стала тем спасительным кругом, который рука провидения почти всегда предоставляет сильным мира сего. За полгода было куплено и построено все необходимое и теперь, спустя год – должно свершиться! Первый же эксперимент увенчался успехом: в тиши джунглей у бедной креолки родится ребенок, получивший всю необходимую информацию для своего развития из его, дона Фабио, клетки! Это случится сегодня: молодая, сильная женщина должна произвести на свет его – дона Фабио – точную генетическую копию. Точную! Без всяких примесей, которые подсовывает другим мужчинам женский организм на пару со случаем.
В три ночи в дверь тихонько постучали.
– Войди! – едва сдерживая волнение, произнес дон. Дверь тихо отворилась, и на пороге показался Фиделио – любимый и самый преданный слуга. Физиономия его расплывалась в улыбке.
– Ну!
– Поздравляю с сыном, дон Фабио!
ДОКУМЕНТ № 11
… но однажды я проснулся с полным осознанием того, что я не игрок. Понимаете? Я не субъект, а лишь инструмент, на котором играет Вечность, когда ей взгрустнулось или просто делать нечего. Это напечатала только что моя рука, если, конечно, не успел напечатать или произнести кто-нибудь раньше. Да и кто повелевал моей рукой? Я или Большой Зеленый Кукловод от нечего делать? Ну, да ладно. Важна суть. Суть меня. И сегодня я, наконец-то, осознал ее. СУТЬ МОЯ В ТОМ, ЧТО МЕНЯ НЕТ. Я – лишь карточная колода, разбросанная умело, а иногда и не слишком, по операционному столу Истинного Творца, Я – клавиши компьютера, по которым барабанит бесконечная комбинаторность студня моего мозга, не давая мне заняться собой – упиваться едой без салфеток и ножей, вилок и стаканов, женскими телами – рвать их на части без отвлекающих, обволакивающих щупальцев слов, отдаваться азарту – без ограничивающих табу денег и своих психических тормозов. Эх, с какой бы страстью, с какой вакхической радостью я перегрыз бы горло тебе, мой любезный Заказчик, хотя бы за то, что ты посмел купить мои мысли, как покупают в лавке зеленщика шпинат, чеснок, помидоры. Но нет, Студень, он же Истинный Творец, не велит. Да и руки коротки. А ведь интересно взглянуть было бы на твое заказчицкое нутро: что за страсти, что за мысли, что за сокровенности копошатся там?
Эх, скучно, знаете ли, выворачивать себя наизнанку. Тянет в последнее время к интерактивности, что ли. Ладно уж, пообщались, и будет. Студень зовет к станку.
P.S. Как рабочую гипотезу предлагаю считать Господа одним большим коллективным Приоритетом. Конечно, это не слишком раскрывает суть Черного Ящика, но все же…
(Из дневника Арчибальда Дивани)
ДОКУМЕНТ № 18
Арчибальд Дивани – основоположник промышленного клонирования. Родился в 1996 году в Новой Зеландии в семье концертирующего музыканта и учительницы химии. С юного возраста проявил необычайные способности не только к учебе, но и к творчеству, что создавало множество проблем его родителям…
Когда Арчи исполнилось двенадцать, его мать, не вынеся тягот воспитания, а значит, и общения с гением, порожденным ее организмом, пока отец мальчика гастролировал на островах Тонга с концертами банджевого кантри, ушла к богатому овцеводу, оставив дитя попечению домоправительницы. Отец, вернувшись с островов и узнав о переменах в семье, пожал плечами, отобедал и от расстройства лег спать. Проснувшись, он убыл на Маршалловы острова, где страдал от тропических болезней, тоски и собственной музыки до самой смерти.
Арчибальд же, казалось, даже не заметил, что остался практически один, поскольку был полностью погружен в собственный мир…
Днем Арчибальд учился, а по вечерам работал. Как и подобает юному гению, он не гнушался никакими занятиями: драил подъезды, в отопительный сезон кочегарил, в курортную пору мыл посуду, в путину разделывал рыбу. Единственная работа, от которой он отказывался – репетиторство. Говорить о банальностях, даже за деньги, представлялось ему оскорбительным для собеседника и преступным по отношению к себе. «Голова должна думать, а не изрыгать пережеванные очевидности», – считал Арчи. Иное дело физический труд. Его юноша считал втройне полезным. Во-первых, физические усилия сообщали организму нагрузку, столь необходимую для поддержания здоровья. Во-вторых, за эти упражнения платили, пусть по минимуму, но платили. И, в-третьих, метла, лопата или разделочный нож совершенно не требовали участия мысли. Достаточно было усилий мозжечка, а значит, помахивая тем или иным инструментом, можно было спокойно размышлять о своем, сокровенном. Дело в том, что голова юного Дивани была устроена таким образом, что информация, загруженная в нее днем, к вечеру перерабатывалась, и в мозгу Арчи начинало искрить, комбинировать, интуитивно гипотетировать… Ну да кому я все это рассказываю! Кому, как не нам с Вами, дорогой Читатель, доподлинно известно это состояние перманентного озарения?..
Кембридж сперва презрительно ухмыльнулся, глядя на усердие неофитствующего новозеландца, затем стал впадать в задумчивость при знакомстве с его туманными, даже для Альбиона, высказываниями, из которых спустя короткое время неизбежно вырисовывались четкие очертания еще недавно казавшегося невозможным. И, наконец, на третьей стадии знакомства гордый Кембридж приучился вставать и почтительно расступаться при его приближении, как и подобает вести себя хорошо воспитанной посредственности в присутствии представителя Высшего Разума.
(По материалам книги Гамлета Тер-Академянца «Вундеркиндам об Арчибальде Дивани – человеке и гении»)
ДОКУМЕНТ № 26
СТЕНОГРАММА СХII СЕССИИ ГЕНЕРАЛЬНОЙ АССАМБЛЕИ ООН,
ЧЕТЫРЕЖДЫ ЛАУРЕАТА НОБЕЛЕВСКОЙ ПРЕМИИ МИРА В ЛИЦАХ ГЕНЕРАЛЬНЫХ СЕКРЕТАРЕЙ ОДНОИМЕННОЙ ОРГАНИЗАЦИ
Вопрос № 47:
О проекте всеобщей декларации о недопустимости дискриминации человека (генетического) по способу зачатия, зародышевого развития и способа инициации автономных жизненных процессов. Фрагменты дискуссии. Записано с фонограммы.
Полномочный представитель Французской республики (выдержка из выступления):
– Мадам и месье! Проблема, которую мы имеем честь обсуждать, сложна. Действительно, признание клон-копий равноправными людям содержит множество нравственных, моральных, психологических, экономических аспектов. Так, например, придется в корне пересматривать все законы о наследовании. Более того, теперь стоит задуматься над новым решением и без того непростого вопроса о том, что считать смертью.
Действительно, если ранее умершим считался человек, чей мозг не мог более функционировать, то теперь с помощью клон-технологий возможно в некотором смысле воскрешение усопшего, причем, практически через сколь угодно длительное время. Это приводит при существующем ныне законодательстве в вопросах гражданского права к юридическому коллапсу. Следует пересмотреть все процедуры, связанные с регистрацией актов гражданского состояния. Иначе неразбериха затронет все стороны жизни общества, включая экономику.
Разумеется, это лишь один пример гуманитарной проблемы из множества, порождаемых фактом признания клон-копий равноправными людям. Однако с нашей точки зрения, наличие проблемы означает необходимость ее решения. Поэтому моя страна считает необходимым выдвинуть обсуждаемую Декларацию и призывает представителей других стран проголосовать «за».
Основная цель настоящего документа состоит в том, чтобы ввести процесс клонирования человека в правовое поле. Возможно, что предлагаемая редакция несовершенна, более того: это, наверняка, так. Но мы обязаны принять Декларацию как можно быстрее, не поддаваясь на провокационные предложения добиваться абсолютного совершенства документа, поскольку любая затяжка приводит только к тому, что проблема приобретает еще большую сложность.
Что касается предыдущего выступления представителя Албано-Катарской Джамахирии имени Мохамеда Али, то, возможно, оно было местами несколько излишне заострено – чего не бывает в пылу полемики – но, по сути, с ним трудно не согласиться. Неадекватные методы Израиля в ответ на справедливые, по существу, выступления палестинского народа не раз уже были осуждены нашим высоким собранием (крики «Правильно!», «Аллах ахбар!», остальное неразборчиво) и никак не способствуют, а часто просто препятствуют, решению многих проблем, стоящих перед человечеством, в том числе, разумеется, и решению обсуждаемой проблемы.
Я хотел бы, чтобы перед голосованием уважаемые коллеги еще раз задумались: кому выгодно затягивание принятия решения по Декларации о недопустимости дискриминации по способу зачатия? Нам представляется, что эта Декларация является самым важным документом за последние полвека, который обсуждает Генеральная Ассамблея ООН. Нет никакого сомнения, что сегодняшнее голосование – историческое. Человечество всегда будет помнить, надеюсь с благодарностью, тех людей, кто от имени своих стран проголосует «за» будущее нашей планеты.
ФАКТ № 19
Является Леруик глухоманью или крупным населенным пунктом, которому пылкое воображение провинциала приписывает столичный блеск, атмосферу непреходящей праздничности и торгово-культурной суеты, зависит от того, откуда вы прибыли на Мейнленд – так называется самый большой из Шетлендских островов, на котором и расположен населенный пункт, чей статус мы обсуждаем. 26 июня 2015 года в 7 часов 33 минуты пополудни в его гавани бросил якорь транспорт Королевского военно-морского флота «Геркулес». Именно с этой минуты дискуссии по поводу статуса Леруика становятся неуместными, потому что это место впоследствии будет именоваться не деревня и не город, а Родина Человека Истины. Города строятся из песка и уходят в песок, потом археологи их раскапывают, дивятся былому величию и преклоняются перед всемогуществом времени, но лишь две точки на Земле воистину отмечены, по крайней мере, пока жив человек: кратер Нгоро-Нгоро – родина человека как вида и Леруик – Родина Человека Истины.
Итак, «Геркулес» причалил, и под покровом ночи и прикрытием двух фрегатов, что маячили на рейде, началась разгрузка. Через два дня транспортник отчалил, оставив специальный отряд строителей и аккуратно сложенную кучу строительного материала, которая на каботажных местных суденышках вместе со спецотрядом перекочевала на один из необитаемых островов. На острове, получившем впоследствии имя Колыбельный, был построен первый в мире, во всяком случае, так принято считать в странах английского языка, полупромышленный Истерон (от греческого hystera – матка) – детище Арчибальда Дивани, который лично возглавлял работы по производству опытной партии (пять экземпляров) человеческих особей из соматических клеток с абсолютно идентичным генотипом методом ИЦВС, а проще говоря, человеческих клонов.
Впрочем, оставим скучные подробности специалистам. Нас интересует не сам процесс познания, а к чему он приводит.
ДОКУМЕНТ № 42
Совершенно секретно
Г-ну Джонсону лично. Единственный экземпляр. Подтверждаю отсутствие электронных копий.
Г-н Джонсон! Нижеследующим сообщаю, что первый этап операции «Эдем» успешно завершен. 16 октября 2016 года в точном соответствии с программой были получены пять объектов, названных нами (в порядке появления) Джон, Джек, Джозеф, Джерри, Джеймс.
Д-р Арчибальд Дивани.
КОММЕНТАРИЙ № 52
Разумеется, «пятерым Дж.», как будут именовать первую опытную группу клонов, предстояло пройти через множество испытаний. Но на то Дивани и гений, чтобы предусмотреть если не все, то почти все.
Например, будучи, как и положено нормально развитому интеллектуально и духовно человеку, последовательным фрейдистом, он сконструировал прибор под названием «Великая Матерь». Обратите внимание: не Идеальная, но Великая! Это означало, что искусственная мама в виде силиконовой груди, теплых, массирующих тела младенцев фиксаторов и улыбающейся головы издавала не вокализы абстрактных биологических матерей, но специально смоделированный по сохранившимся магнитофонным записям голос родной бабушки маленьких Дж.
Здесь вполне уместно сказать несколько слов о родословной великолепной пятерки.
Малыши были произведены на свет из соматических клеток некоего майора Томсона, о чем тот, разумеется, и не подозревал. Майор верой и правдой прослужил в спецотряде что-то около двадцати лет, участвовал во всех известных и во многих неизвестных операциях, всегда был инициативен, смел до дерзости, что послужило причиной того, что полковником он так и не стал…
Личная жизнь его не сложилась: видимо, слишком много порхал, семейного гнезда не свил. В жизни у него было три любви: мать, королева и служба. Такая была у майора присказка. Отца он не помнил, тот погиб, когда майора Томсона еще звали просто Билли. Но мать воспитала его в духе почитания идеалов старой доброй Англии. Основное правило, которое она привила ему: «Потерять можно все, кроме честного имени». Билли отвечал матери трогательной привязанностью, но до сантиментов не опускался. Самой большой реликвией для майора Томсона были записи голоса матери. В молодости она неплохо пела, и отец будущего майора, когда убывал выполнять особо важные задания, всегда брал с собой эти записи. Эту традицию майор продолжил: если ему было особенно трудно, он доставал плеер и слушал нестареющий голос матери.
Майор Томсон отличался не только отменными физическими и моральными качествами. Он обладал еще целым рядом несомненных достоинств, и все они как будто нарочно были предназначены для человека военного. Рассмотрим, например, память. Ее можно было назвать идеальной, если бы не особая избирательность, с которой она действовала. Так, майор мог рассказать поминутно обо всех боевых эпизодах, в которых участвовал. Но вот информация, с его точки зрения бесполезная, начисто исчезала, стиралась навечно: из стихов майор помнил только слова строевых песен, хотя в школе выучивал и бодро декламировал все, что положено. Или еще: имена многочисленных женщин самых разнообразных расцветок, калибров и различной степени душевной тонкости, хоть убей, не держались в его голове. Возможно, виной тому была фраза, которую он однажды, еще во время учений на последнем курсе, услышал от своего кумира, генерала Трентона: «Запомните, салаги! Джентльмен в мундире, если он трижды переспал с одной девицей, обязан на ней жениться!» С тех пор майор никогда не встречался с одной и той же женщиной в постели трижды.
Таков был один из праотцев нового человечества.
Матери же у человечества на этот раз не было вовсе.
ДОКУМЕНТ № 55
Выписка из отчета старшего психолога проекта «Эдем»
…В целом можно констатировать, что на данном этапе эксперимент развивается успешно. Лонгитюдность проекта не позволяет утверждать однозначно отсутствие в дальнейшем осложнений, однако на данной стадии можно констатировать благоприятное течение операции «Эдем»…
…В связи с вышеизложенным рекомендую расширение эксперимента до максимально возможных границ.
Старший психолог проекта «Эдем» д-р П. Трамбон.
ФАКТ № 31
Арчибальд Дивани устал. Он не был еще слишком стар, особенно, если иметь в виду, что среднее время жизни в развитых странах к середине двадцать первого века, несмотря на возросшую смертность от терроризма и других форм насилия, достигло восьмидесяти пяти лет, а время активной жизни приближалось к семидесяти.
«Да, семьдесят семь, по нынешним меркам, не так уж и много, и все же Арчибальд устал. Слишком много было сделано, слишком много пережито. Но что было хуже всего – отсутствие желаний. В принципе, конечно, можно было считать Арчибальда абсолютно счастливым человеком. Действительно, он о многом мечтал и всё, о чем мечтал – свершил. Но с не меньшим правом его можно было считать самым несчастным человеком на свете. Недаром ведь кто-то из древних сказал: «Несчастный. Он получил все, что хотел!» А Арчибальд Дивани получил от жизни все, что мог себе представить. Потому Арчибальда Дивани можно было с одинаковым правом причислять и к людям абсолютно счастливым, и к абсолютно несчастным».
Так или примерно так думал о себе и о своей жизни создатель первого истерона. Привычка думать о себе в третьем лице появилась у него давно. Это позволяло Дивани рассматривать себя не как особую, изолированную интеллектом точку во Вселенной, но как очередной объект исследования.
Он сидел в холле своей виллы, и глаза его были устремлены на экран телевизора. Шел репортаж о матче на первенство мира по регби. Играли Австралия и его родная Новая Зеландия. Обе команды состояли почти полностью из клонов. Только по два-три игрока в каждой были спермонами, но именно они солировали, держали нить игры, и Арчи поймал себя на мысли, что он гордится каждым удачным действием спермонов. Пожалуй, он болел не столько за черные цвета новозеландцев, сколько за спермонов.
…Когда-то, в те, теперь уже далекие, почти мифические времена, сэру Арчибальду нравилась эта игра. Иногда он сам пытался погонять мяч, похожий на дыню, но смотреть на игру ему нравилось все же больше. Регби – игра ревнивая, она не оставляет время на отвлеченные размышления, а Арчи уже в молодости любил поразмышлять, причем не тогда, когда позволят обстоятельства, а вдруг, когда в голове, безо всякой видимой причины, слова, образы и формулы начинали устраивать хоровод узоров. Все они переплетались, как в калейдоскопе, переходили из одного в другой, переливались причудливым разноцветьем, а потом наступал момент, когда картина выкристаллизовывалась, замирала и наступало ощущение внутренней гармонии. Тогда Арчи мысленно обходил полученный кристалл снаружи, проникал в него, пробовал на запах, цвет и форму и по вкусу наступавшей усталости определял качество результата размышлений. Если усталость была сладка, то он знал, что запомнил результат навсегда. Настолько навсегда, насколько имеет право смертный говорить о вечном. Но если приходило тревожное утомление, то это был нехороший знак, знак изъяна. Тогда он погружался в глубокий сон и просыпался или забыв вчерашний кристаллический кошмар, или с ощущением, что место изъяна найдено, и тогда все повторялось сначала. Однако это было в прошлом. Теперь он уж и не помнил, когда последний раз испытывал наслаждение творчеством.
В старости Арчибальда Дивани пугала не физическая немощь, а постепенное выхолащивание мыслительной деятельности. Да, скальпель его критического анализа был по-прежнему остр, но вот способность созидать была безвозвратно утеряна. «Так вот какова старость, – подумал Дивани. – С каждым днем замечать все больше недостатков в себе, но не видеть путей избавления от них. Болезни, немощи, недомогания накапливаются, образуют коллекцию, и человек постепенно, день за днем, незаметно для себя превращается из хозяина этой коллекции в ее раба. Будущее становится все темней, темней, а потом и вовсе исчезает, теряются цели, смысл, исчезает интерес. Жизнь превращается в непрерывную череду лечебных процедур. Они задают регулярность. Прием лекарств – как работа, результаты анализов – это аналог зарплаты или письма об увольнении, выделения же следует трактовать как заменитель оргазма…»
Матч по регби закончился. По телевизору показывали какое-то ток-шоу.
Арчибальд выключил телевизор. В комнате стало тихо. Едва слышно урчал кондиционер, уютно тикали настенные часы. Так прошло некоторое время. Арчибальд нажал на кнопку звонка. Почти сразу отворилась дверь и в комнату вошла миссис Гендерсон, которая уже многие годы вместе со своим супругом, отставным сержантом мистером Гендерсоном, вела дом сэра Арчибальда.
– Миссис Гендерсон, пригласите, пожалуйста, на завтра моего нотариуса. Попросите, чтобы он внес изменения в мое завещание. Вы записываете, миссис Гендерсон?
Через пять минут миссис Гендерсон осторожно спросила:
– Еще что-нибудь, сэр?
Дивани пожевал губами и, не поднимая век, продолжил:
– На послезавтра назначьте пресс-конференцию. И вот что. Гляньте, нет ли у нас цикуты.
– Простите, сэр, я не помню, чтобы мы заказывали такое вино.
Дивани зашелся тем тихим, ехидным смехом, который вызывал неприязнь у всех, кому доводилось его слышать. Миссис Гендерсон, привыкшая за годы службы к шуткам, с ее точки зрения, несмешным, и другим странностям сэра Арчибальда, терпеливо ждала, когда приступ веселья закончится.
– Н-да, – наконец успокоился Дивани, – пожалуй, что не заказывали. Понимаете, миссис Гендерсон, у нас, настоящих ученых, есть, скажем так, легенда, о том, что каждый, сделавший что-то стоящее в науке, удостаивается чести испить чашу цикуты. Но сделать это можно только раз. Чаша сия знаменует, знаете ли, безвозвратность, – Дивани говорил все тише, постепенно его речь стала походить на бормотание. – Сначала ноги, должно быть, от щиколоток, нет, скорее, от колен, конечно, у меня же больны колени, а значит, там чувствительность нервной ткани выше, затем живот… надо прочувствовать каждый орган отдельно… интересно, дыхание и сердце – синхронно?.. если раньше сердце, то остальное уже не ощущается, но если дыхание, то сердце, должно быть, переходит на форсаж… и последним, как капитан на тонущем судне, мозг…
Миссис Гендерсон деликатно кашлянула.
– Это что-то вроде премии?
– Вроде премии? Да, пожалуй.
– Но вы ведь отказались от Нобелевской премии.
– Видите ли, миссис Гендерсон, это совершенно разные вещи, можно даже сказать, противоположные. Нобелевская премия, во всяком случае сейчас, это знак перехода человека из мира абсолютных истин в мир пошлости, мир шоу-бизнеса. А чашей цикуты общество или сам человек как раз отделяет себя от мира суеты.
Дивани задумался, на лице его появилась улыбка.
– Знаете, поскольку цикуты в доме нет, принесите-ка мне вот что: рюмку хереса, немного сыров, оливки и какие-нибудь орешки.
– Но, сэр, врачи…
– Миссис Гендерсон, я прекрасно помню, что говорят врачи.
ДОКУМЕНТ № 102
Вчера в семь часов двадцать три минуты пополудни осиротела половина человечества. Умер сэр Арчибальд Дивани – человек, которого называли отцом клонов.
Смерть наступила во время пресс-конференции, которую сэр Арчибальд созвал, чтобы объявить о создании фонда Дивани, назначение которого – стимулировать развитие психологии, математики и межпланетных сообщений.
Кроме того, учреждена еще одна премия – за лучшие журналистские работы, освещающие события в области искусства. Правда, это направление оговорено весьма нелегкими условиями: претенденты не имеют права в своих статьях ни разу употребить слова «Оскар», «номинация», а также их синонимы. Доктор Дивани обосновал это, на первый взгляд экзотическое, требование тем, что подобного рода термины не имеют к искусству ровным счетом никакого отношения, а значит, по его мнению, являются признаком спекуляции и непрофессионализма.
Сэр Арчибальд лично зачитал документ об учреждении фонда, после чего ответил на вопросы в привычной для себя манере, скрестив руки на груди и закрыв глаза. Он, как всегда, отвечал на все вопросы. Но когда корреспондент еженедельника «Миры Бомбея» спросил, правда ли, что клонирование женских организмов привело к возникновению неких сложностей внутри сообщества клонов, доктор, казалось, надолго задумался. Оказалось – навсегда.
Смерть наступила практически мгновенно…
Удивительно все же, насколько цинично поступают с нами эти две неразлучные подруги – Жизнь и Смерть. Почему они решили совершить передачу души одного из самых таинственных людей, живших когда-либо на нашей планете, столь публично? В назидание? Впрочем, когда речь идет о докторе Дивани, нельзя быть уверенным абсолютно ни в чем. Даже в смерти. Мне до сих пор не хочется верить, что неизбежность одолела все же таинственного Отца Клонов. Неужели он ничего не припас напоследок для извечного врага человечества? Может быть, его публичная смерть – лишь очередной ход в невидимой для нас, но все еще длящейся партии со смертью? Ясно только одно: нам, простым смертным, ответ на этот вопрос получить не суждено.
Известно, что доктор Дивани чрезвычайно щепетильно относился к таинствам своей приватной жизни. Нет, он не избегал общения, но, скажем так, контролировал его. Никому не ведомо даже, были ли среди многочисленных его знакомых такие, которые имели право называться друзьями сэра Арчибальда.
Неизвестно также, любил ли он людей, ненавидел ли? Вот люди его и любили, и ненавидели. И теперь, хотя самого Дивани нет с нами (нет ли?), нам жить с творениями его разума, с продолжением его мечты.
Теодор Гильденкранц, «Копенгагенский информационный листок», http://www.kiber_kib.int
ДОКУМЕНТ № 114 ПОСЛЕДНЯЯ ЭКСТРАВАГАНТНОСТЬ СЭРА АРЧИБАЛЬДА?
Вчера в 19 часов 43 минуты при большом стечении народа скончался величайший ум эпохи доктор философии сэр Арчибальд Дивани.
Жизнь этого человека сама по себе является научной легендой. Когда-то, подобно Резерфорду, он почти без средств прибыл в Англию из одной из самых удаленных частей Соединенного Королевства – Новой Зеландии. Учился, а потом работал в Кембридже. Научные интересы сэра Арчибальда лежали в области наиболее спорных исследований, поскольку затрагивали такие категории, как мораль и нравственность. Он занимался практическим клонированием человеческого организма. Именно он решил проблему массового клонирования, разработав технологию истерона. Кроме того, им решены некоторые весьма важные задачи медицинской генетики. Эти решения избавили человечество от большинства казавшихся неизлечимыми болезней.
Что касается личной жизни сэра Арчибальда, то о ней практически ничего не известно. В частности, никому не известно, были ли у доктора Дивани увлечения. Вроде бы, он никогда не был официально женат, но достоверно и это нельзя утверждать. Так, среди его сокурсников по Кембриджу было распространено мнение, что юный Дивани неравнодушен к женскому полу и пользуется определенным успехом у дам, но никто не может вспомнить ничего определенного. Самым богатым подробностями может служить рассказ д-ра Л., который в период учения был некоторое время компаньоном мистера Дивани.
Мистер Л. вспоминает, что однажды сэр Арчибальд появился в их пансионе с большим количеством свертков. Через некоторое время он вышел из своей комнаты, одетый более чем старомодно. На нем был фрак с белой орхидеей в петлице, соответствующие брюки и лакированные туфли. Наряд этот был вдвойне неожиданным потому, что в тот период жизни Дивани едва сводил концы с концами и даже прокат подобных одеяний далеко превосходил обычный месячный бюджет бедного студента. Мистер Л. спросил у компаньона, не собирается ли тот жениться и если – да, то не нужен ли ему свидетель. Однако Дивани лишь улыбнулся, прикоснулся к полям цилиндра и был таков. Вернулся он через несколько дней в своем обычном костюме и обычном рабочем настроении. Впоследствии Арчи никогда не вспоминал о своей отлучке. На все вопросы товарищей он лишь пожимал плечами…
Мистификации, смысл которых так и не был понят современниками, постоянные исчезновения, экстравагантные заявления самого неожиданного содержания – вот стиль жизни сэра Арчибальда. Можно ли, зная эти особенности его жизни, поверить в то, что сэр Арчибальд совершенно случайно накануне своей смерти (так и хочется взять в кавычки это слово, когда речь идет о первом человеке, который публично объявил смерть своим личным врагом) долго о чем-то беседовал со своим нотариусом – видимо, вносил поправки в свое Завещание, – после чего заявил на своей предсмертной пресс-конференции о запрете клонировать свой организм, успел сообщить о создании фонда Дивани, назначение которого – присуждать весьма экзотический набор премий, оговоренных еще более экзотическими условиями, и сразу после этого скончался? Не оставляет чувство, что мы стали свидетелями очередной, последней мистификации доктора Дивани.
Таким образом, не исключено, что мы еще встретимся с сэром Арчибальдом. Во всяком случае, с его клон-копией. Так что не будем спешить со словами прощания.
Фрол Медниев. http://igogo_oprichnik.ru
ВТОРАЯ ЧАСТЬ ЗАВЕЩАНИЯ СЭРА АРЧИБАЛЬДА ДИВАНИ, ДОКТОРА ФИЛОСОФИИ
Находясь в полном уме и светлой памяти, я, Арчибальд Дивани, настоящим уведомляю, что пункт открытой части моего Завещания, запрещающий всякое клонирование моего организма, аннулируется.
Долгие годы, начиная с тридцатипятилетнего возраста, когда по финансовым и техническим возможностям мне стали доступны исследования собственного мозга, я снимал все возможные параметры его в наиболее доступной по тем временам форме. Эти данные и все другие материалы, необходимые для моей реинкарнации, содержатся в месте, указанном в третьей части настоящего Завещания.
Мне неизвестно, достаточно ли будет этих данных для полной или частичной реставрации памяти. Однако если все же этих данных будет достаточно, то в этом и только в этом случае следует провести клонирование моего организма. При этом в обязательном порядке должны быть соблюдены все нижеследующие условия.
Во-первых, я предвижу, что в ближайшие сто лет будет полностью расшифрован механизм памяти.
Во-вторых, я полагаю, что в те же сроки удастся решить проблему сканирования памяти (по крайней мере, некоторых ее сегментов) и обеспечивать долговременное ее хранение.
В-третьих, станет возможным проведение коррекции памяти, то есть частичная или полная пересадка памяти от одного носителя к другому.
В-четвертых, развитие средств межпланетных сообщений в течение ближайших ста лет позволит перейти к программам межзвездных сообщений.
Несмотря на возросшие скорости полета и успехи медицины, время в пути будет все еще существенно превышать время активной жизни человека. Так как значительная часть полета может проходить без вмешательства экипажа, то он должен быть сформирован из клонов и их воспитателей. Воспитатели во время путешествия по преимуществу будут находиться в анабиозе, программы клонирования запускаются в автоматическом режиме в нужный момент. Матрицы памяти пересаживаются в оптимальном возрасте, который должен быть определен в ходе экспериментов.
Если я нигде не ошибся и все мои перечисленные предположения окажутся верными, я прошу зачислить мою клон-копию в экипаж. Я согласен на этот полет, сознавая все опасности и тяготы подобного предприятия.
Если моя просьба будет выполнена, то основной капитал фонда Дивани переходит в личное пользование моей клон-копии (или клон-копиям в равных долях) по возвращении его (их) из полета на Землю.
Я усматриваю в своем завещании-просьбе два основных мотива:
1. Когнитивный. За годы своей жизни я многое узнал первым на Земле. Но, желая быть максимально откровенным перед собой и другими, должен констатировать: жажда познания стала с годами лишь острее.
2. Эмоциональный. Земля и земляне мне понятны. И изрядно надоели. Может быть, поэтому я умираю. Но умираю я с любовью к ним. Поэтому я хочу вернуться на Землю, но не из могилы, а со звезд, не легендой, но живым человеком.
Сэр Арчибальд Дивани, доктор философии и кандидат в Маленькие Принцы.