18 апреля наш друг композитор Сергей Труханов в первый раз встретил свой день рожденья на небе.
Это нам горько, очень жалко нас без него. Но мы верим, что там, где он сейчас, ему светло и благодатно. Такой он был человек, что ничего другого мы допустить просто не в силах.
Он был благородным. Это старомодное свойство возвышало и его самого, и тех, кто был от него поблизости, и всё время и пространство, которое его окутывало.
Его песни, как птицы исчезающей прекрасной породы, притягивают, очищают, всё меняют и не дают о себе забыть. Они связывают землю и небо. Они похожи на древнее серебро, которое при самом бережном исполнении кем-то другим превращается в медяшку.
Они так точно повторяют абрис его личности, что многим из нас больно их слушать.
Он отдавал их нам, ничего не навязывая и ни о чем эдаком не говоря напрямую, и мы сами не поняли, как так вышло, что без этих песен нам уже никак нельзя дальше жить.
Конечно, может, это и видимость. Ведь без него-то самого мы как-то живём, и ничего.
Но проверять не хочется.
Он был эстетом и перфекционистом. Ему нравилось тонкое, почти неразличимое и невыразимое, зыбкое, неопределенное, но существующее. В нашем мире такое тонкое – ускользает, растворяется, становится почти ничем на фоне шумного и пёстрого. А для него же тонкие, неочевидные, избыточные, умные вещи были ключом ко всему.
Все эти крошечные миллиметрики, светящиеся пылинки, смысловые микроны, о существовании которых многие даже не догадываются, не давали ему спокойно жить и сильно усложняли его существование. Он не хотел ничего упускать. Ему было надо, чтобы идея и воплощение были одним и тем же.
Полем его созидания был зазор между двумя звуками, звуком и смыслом, словом и чувством в певучем, живом, светящемся воздухе, который меняет сердце. Тонкие вещи, полутона и оттенки, которые уже даже никак и не называются, ритмы, которые живут внутри души и которые не выстучит ни один метроном, глуховатый неповторимый его голос – всё это вместе делает его песни дорогим, высоким, светоносным искусством.
Он был красивым. Красиво пел и красиво поступал. Он смотрел на всё чуть дольше, чем остальные.
Чуть дольше, чем остальные, размышлял над заданным ему вопросом.
Ему легко давались трудные вещи и трудно простые. В жизни ему сложно давался даже самый незначительный выбор. Мы знали, что спрашивать Сережу, какой чай он хочет, такой или сякой, опасно. Надо просто поставить перед ним чашку какого-нибудь чая. Он мог битый час бродить по супермаркету с пустой тележкой и уйти, так ничего и не купив.
Как породистый московский интеллигент, он во всём сомневался. Но это было так красиво, что ты понимал, вернее, вспоминал, что сомнение – это, вообще-то, хорошо. В этом есть какая-то забытая порядочность, что ли.
И его скромность была так умна и симпатична, что любой видел ясно: оказывается, скромность – это, вообще-то, тоже хорошо.
Ему нравилось быть живым. Ему нравились абсурд, озорство, смешные несуразности и грустная тишина. Он был теплым и отстранённым. Изысканным и простым. Он был полон чеховской иронии и чужд пошлости.
И когда мы собрались на его день рождения произнести какие-то слова, то тут же поняли – что-то здесь не так. Его фотокарточке не нравится быть в черной рамке. Покойники не бывают до такой степени живыми. И его ироничный прищур делает зыбкой и неопределенной саму границу между жизнью и смертью. И предлагает всем нам выскользнуть из этой картонной, неестественной и неловкой мемориальной ситуации, чтобы не надо было произносить вслух все эти пошлости и банальности, которые вертятся на языке.
Как и любого неудобного человека, мир его ловил и продолжает ловить. И, конечно, не поймает. Не таков он, наш Серега, загадочный ироничный человек, наш друг, умеющий делать музыку из изысканных слов и тишины между словами. Извлекать из сумерек на свет хорошие стихи, как жемчужины, и украшать ими нашу жизнь.
Он подарил многим из нас Дениса Новикова, Михаила Кукина, Ольгу Родионову, Марину Мурсалову, Анну Логвинову, Ольгу Нечаеву, Алексея Тиматкова, Андрея Чемоданова, Григория Кружкова, Всеволода Константинова, Глеба Шульпякова, Марину Бородицкую, Ирину Моисееву, Игоря Белова, Максима Амелина, Леонида Костюкова и подарил нам заново Лермонтова, Бродского, Шпаликова, Чухонцева, Тарковского, Хармса, Левитанского, Сухарева, Мориц, На-бокова, Кузмина, Бунина, Чичибабина, Ахматову, Рыжего, Кушнера, Самойлова, Лиснянскую, Пастернака.
Он нас любил и был нам хорошим внимательным другом. Были ли мы ему хорошими друзьями? Может, и нет. Но мы его тоже любили и продолжаем любить. И верим, что там, где он сейчас, ему светло и благодатно.
Ну просто такой он был человек, что по-другому никак.